Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

– Я останусь, не нервничай. Господь с нами, и ты станешь королевой. Силы Джона Дадли схватят принцессу, даже если она успеет добраться до замка Фрамлингем и поднимет над ним свои королевские знамена.

– Леди Мария, – напоминаю ему я. – Всего лишь леди, и у нее не может быть своих королевских знамен. Они могут быть только у меня.

Перед отъездом из Лондона Джон Дадли устраивает грандиозный прощальный ужин, который воплотил в себе любопытную комбинацию греховного бахвальства и греховного страха. Его речи нельзя было назвать полными энтузиазма. Я прочла достаточно исторических книг, чтобы усвоить, что военачальник, собирающийся в поход на защиту своей веры и своей королевы, должен говорить более энергично и воинственно. Вместо того чтобы провозгласить о том, что его дело правое и что победа будет за нами, он сообщает всем, что рискует своей жизнью и репутацией, что наполнило умы присутствовавших беспокойством вместо уверенности.

Мы с Гилфордом сидим рука об руку, лицом ко всему залу, с гербовым балдахином только над моим креслом, которое стоит выше, чем его, и слушаем, как он угрожает Совету, говоря, что предаст их, если они предадут его. Это не речь цезаря перед великим походом, о чем я и говорю Гилфорду.

– Так и слушают его не римские трибуны, – язвительно отвечает он. – Тут нет ни единого человека, достойного доверия. Любой переметнется на другую сторону, если это покажется ему более выгодным.

Я собралась было объяснить ему, насколько он ошибается, как его отец поворачивается к нам с одним из своих выразительных ораторских жестов и начинает говорить обо мне. Он говорит, что я – королева, посаженная на трон вопреки моей воле, почти силой, ради своих подчиненных. Мы с Гилфордом моргаем и переглядываемся, как два совенка в гнезде. И ни слова о Божьем призвании? И о праве моего кузена передать корону в мои руки? И о законном праве моей матери, которое она переуступила мне, подчиняясь воле доброго короля? Отец Гилфорда делает мою коронацию результатом заговора, а не исполнением воли Всевышнего. А всех нас – участниками заговора и государственной измены.

Джон Дадли выступает на северо-восток, в Саффолк, а те, кто остается в Лондоне, приступают к государственным делам. Однако вся эта деятельность больше похожа на маскарад в ожидании новостей о том, что принцесса Мария заключена под стражу. Гилфорд больше не обсуждает своего титула или положения, но каждый вечер ужинает без меня, в парадной зале, восседая, подобно королю, под золоченым балдахином. Ему подают по пятьдесят блюд, которые он потом распределяет среди огромного количества придворных, которых он приглашает за стол, чтобы создать видимость своего величия. Иногда я злюсь от весьма странного ощущения, что он узурпировал уже узурпированную мною власть, этакий заговор внутри заговора, грех внутри греха. Он и его придворные, сплошь плуты и негодяи, много пьют и дебоширят. Я слышу их крики и пение во время ужина, который я делю со своими дамами в личных покоях. Мало того что они предаются греху обжорства, который способен навредить делу спасения бессмертной души, так они получают известия от отца Гилфорда раньше, чем они доходят до меня. Его брат, лорд Роберт, поднимает против леди Марии войска в Норфолке, а его отец, Джон Дадли, идет на нее из Лондона во Фрамлингем. Так и получилось, что за всеми новостями люди идут к мужчинам, во двор Гилфорда, а мой, женский двор легко избегают. И нельзя сказать, что до меня не доходят вести, все прекрасно знают, что должны обо всем мне докладывать. Вот только сначала вестники идут к мужчинам, чтобы рассказать обо всем им. Разумеется, я понимаю, что двор королевы обречен стать собранием дам, но как мне осуществлять королевское правление, если в центре внимания мужчин стою не я? Такого поворота событий я не предвидела. Мне казалось, что стоит мне заставить себя принять корону Англии, то я сразу обрету и власть. Теперь только я начала понимать, что королевскую власть еще надо уметь взять и удержать.

Подданные присягнули мне на коленях, но они не были готовы вести себя как верные подданные по отношению к женщине. Говоря по правде, я была слишком невысокой и худой, и даже с благословением Божьим на моем плече я не выгляжу внушительно. А эти мужчины не благонадежны.

В вечер того дня, когда Джон Дадли выдвинулся в поход, я узнаю о том, что Уильям Паулет, маркиз Винчестер, который так легкомысленно предложил корону Гилфорду, без моего разрешения удалился от двора в свое имение в Лондоне и что свекор Катерины, Уильям Герберт, пытается последовать его примеру. Я решительно не согласилась на такое неповиновение моей воле и воле Всевышнего и немедленно отправила посланца за маркизом с распоряжением вернуться на свой пост.

Я созываю Тайный совет и объявляю им о том, что отныне на закате буду закрывать ворота Тауэра и что каждый лорд член Совета должен быть на своем месте. Я также ожидаю от всех придворных дам, включая моих сестер, постоянного пребывания на службе. Это же правило относится и к моему мужу и его матери. Они сами возвели меня на трон в Тауэре, так пусть сами остаются рядом с ним и со мной. Только будучи вместе, со всеми святыми, мы сумеем одержать победу. А Джон Дадли, как неукротимый демон, домчится до леди Марии, чтобы пленить ее душу.

Незадолго до полуночи Уильям Герберт прокрадывается в мой приемный покой. Я ложусь поздно, и моя мать вместе со свекровью вынуждены пребывать со мной. Даже Гилфорд в этот день был с нами, для разнообразия трезвый. Следом за Гербертом в комнату вошел его бледный и немощный сын, а на полшага позади него шла моя сестра, Катерина.

– Вам придется остаться здесь, милорд, – резко говорю я. – Вы будете нужны нам здесь, как только станет что-либо известно о нашем деле. Нам может понадобиться созвать Совет в любую минуту.

Он кланяется, но ничего не говорит в ответ. Ему нечего возразить мне.

– А еще мне необходима компания сестры, – добавляю я. – Я не разрешаю вам увозить ее отсюда.

Я не удерживаюсь и бросаю взгляд на мать, чтобы узнать, согласна ли она со мной. Она кивает. Даже леди Дадли делает едва заметный жест согласия. Все понимают необходимость держаться вместе.

– Никому нельзя уезжать, – добавляет Гилфорд, как будто это еще не было ясно. – Этого желает мой отец.

Мы должны действовать вместе, и нам нельзя допускать разобщенности. Мы – солдаты небесного воинства и должны идти в ногу. Мы созываем Совет и решаем написать письмо лорду Ричарду Ричу, который присягнул мне, но теперь исчез, с напоминанием о его клятве верности. Графства Норфорлка стали колебаться в своей лояльности, и восток тоже стал сомневаться. Появились осязаемые опасения, что портовые моряки могут провозгласить Марию королевой. Совет созывает собрание и пишет письма, но позже, в тот же самый день в мои комнаты приходит Катерина и тянет меня за рукав, пока я пишу за столом, заставляя поставить на документе кляксу.