Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

А потом я обнаружила, что слишком поздно спохватилась со своими фрейлинами. Это как в Брадгейте в самом конце лета, я однажды перестаю видеть ласточек, до этого собиравшихся в стаи и круживших над стенами замка. И оказывается, что я даже не заметила дня, когда они улетели. Даже матери нет рядом, она тоже улетела, как блестящий стриж. Она уехала, даже не предупредив меня и забрав Марию с собой. Теперь мое мнение о ней стало даже хуже, чем о Катерине, потому что эта маленькая негодница хотя бы пришла ко мне, чтобы предупредить о своем отъезде.

В Тауэре остались лишь жены низшей знати, жена констебля Тауэра, которая живет здесь, и моя свекровь, леди Дадли. Всеми брошенная, она сейчас больше походит на призрак или на кита, выброшенного на берег приливной волной. Они сидит на своем стуле с пустыми, неподвижными руками: ни Библии, ни вышивки. Воплощение скомканных планов и разбившихся надежд.

– Есть ли у вас известия от вашего мужа? – требовательно вопрошаю я.

– Он сдался, – с трудом произносит она, словно давясь этими словами. – В Кембридже. Сдался тем, кто всего лишь накануне с гордостью называл его своим лордом.

Я быстро киваю, делая вид, что мне все понятно и что я ее внимательно слушаю, но это совершенно не так. Я никогда не читала книг, которые могли бы подготовить меня к происходящему и научить, как вести себя при подобных поражениях. Не думаю, что история вообще знала поражения, подобные этому. Во всяком случае, я не встречала никаких упоминаний о них в своих книгах. Чтобы полное поражение случилось еще до сражения? Чтобы не было никаких усилий в защиту? Была собрана сильная армия и вышла в поход. Но что случилось потом? Она просто тихо разошлась? Это все больше походило на сказку, чем на историю.

– Ну что же, тогда я поеду домой, – говорю я.

Мой голос звучит решительно, но в глубине души я надеюсь на то, что она велит мне ехать в ее дом в Лондоне или прикажет ждать здесь, пока не вернется мой отец, чтобы спасти меня. Но в ответ она лишь качает головой.

– Не получится, – говорит она. – Они закрыли ворота Тауэра. Неужели ты думаешь, что я сидела бы тут, с тобой, если бы могла уехать? Ты была королевой, а теперь стала пленницей. Ты запирала ворота, чтобы не дать своим подданным уехать, теперь они сделали то же самое с тобой. Ты больше не увидишь своего дома. Даст Бог, это удастся мне.

– Это мне решать! – взрываюсь я.

Потом встаю и выхожу из комнаты, чтобы отправиться в покои, занимаемые Гилфордом. В его комнатах оказывается почти пусто. Я останавливаюсь в дверях, потому что меня окатывает тошнотворным запахом портящегося мяса. В дальнем конце комнаты возле камина сидело несколько мужчин. Пара слуг собирала бокалы и грязные тарелки. Гилфорд в одиночестве сидит на своем огромном кресле, возле которого, покосившись, стоят шесты с его гербовыми флагами. Он очень походит на шута, изображавшего короля. Только сейчас его не окружает его собственный двор.

– Все уехали, – сказала я, когда он встал и поклонился, чтобы поприветствовать меня.

– Нам тоже пора ехать? – спрашивает он. – Моя мать сказала, что мы уже можем вернуться домой?

– Она сказала, что наши подданные заперли ворота и что твой отец арестован.

Он выглядит потрясенным.

– Я должен был его предупредить, – пробормотал он. – Или поехать вместе с ним. Если бы только я поехал с ним, бок о бок, как истинный сын!

– Ты пьян, – язвительно замечаю я. – И ты ничего не знаешь.

Он кивает, будто я только что сказала ему что-то интересное.

– Ты права, – отзывается он. – В обоих высказываниях. Я действительно пьян. И я правда ничего не знаю. – Он тихо смеется. – И я готов поклясться, что сегодня половина Лондона будет пьяна, и они тоже ни о чем не будут знать. И больше всего они не будут знать о нас, о Дадли.

Гилфорд пил несколько дней в своих комнатах в башне Бошамп, без своей свиты, без друзей. Только двое слуг поднимали его с постели по утрам и укладывали вечером. Ему тоже не позволяют выходить за пределы его жилища, из чего я делаю вывод, что он стал таким же пленником, как и мы, ожидающим помилования от леди Марии.

Его мать пребывала в молчаливом бдении в моих покоях, и ее общество нельзя назвать ни приятным, ни полезным. Я вернулась к своим книгам. Какое странное ощущение, когда тебе нечего делать.

Мне запрещено покидать Тауэр, ворота по-прежнему закрыты, но внутри крепости я могу гулять, где мне заблагорассудится: по лужайке до часовни, в комнатах для хранения документов, в садах и конюшнях. Мне нравится по вечерам прохаживаться по крепостному валу между башнями, смотрящими на воду. Прохладный воздух немного притупляет боль в животе, у меня все еще идет кровь, и я все еще не здорова. Что-то постоянно отравляет меня. Мне думается, что я не поправлюсь, пока отец не заберет меня домой, в Брадгейт. Мне стали сниться сны о том, что я лежу в своей спальне с окнами, выходящими на озеро, но вот я просыпаюсь и слышу гул города и низкие небеса и понимаю, что дом по-прежнему далеко.

Однажды я слышу грохот у ворот башни Байворд и выглядываю в окно, чтобы посмотреть на въезжающих. Ими оказываются около полудюжины заключенных, окруженных охранниками. Снаружи стены собралась толпа, и я слышу ее крики, которые стихают, только когда ворота захлопываются и запираются на замок. Спустя некоторое время я могу рассмотреть лицо заключенного, который шел первым. Господь Всемогущий, им оказался мой свекор, Джон Дадли. Он идет, гордо расправив плечи, держа шляпу в руке, и вскоре становится ясно, что другие заключенные оказываются его сыновьями. В этот момент я благодарю небеса, что среди них нет моего отца. Дадли были арестованы, но мой отец на свободе. Он непременно встретится с нашей кузиной, принцессой Марией, и объяснит ей, как все это произошло, попросит о моем помиловании. Я благодарю Бога, что во всем этом деле будут винить Дадли. Потому что это был их план, и это известно всем. Это они не скрывали своих немыслимых амбиций, и теперь они получат по заслугам.

Заключенных разделили: мой свекор отправляется в башню Святого Томаса, а сыновья были отправлены в башню Бошамп, чтобы разделить жилье и судьбу их брата, Гилфорда. Я наблюдаю за тем, как они спускаются вниз по лестнице, опуская головы, чтобы не удариться о низкие потолки, и не чувствую ни сочувствия, ни страха за их судьбу. Джон Дадли сопротивляется, пытаясь присоединиться к сыновьям, а самый младший из них, Генри, плачет. Наверное, Гилфорд будет рад снова увидеться с братьями, вот только он скоро узнает, что постоянное пребывание в опьянении и неведении никак не может помочь в его ситуации.

Подумав, что мне лучше вернуться в свои комнаты, я обнаруживаю, что вся моя одежда и книги были собраны и убраны и что теперь я буду жить в доме мистера Натаниэля Партриджа, тюремного надзирателя Тауэра. У него симпатичный домик, выходящий окнами на внутренние дворики Тауэра, с садами, а мне отведены хорошие, большие комнаты. Со мной по-прежнему три мои фрейлины и слуга. Меня эти перемены совершенно не трогают, о чем я и говорю мистеру Партриджу и его жене: