Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Когда двор переезжает в Отлендс, моя мать возвращается домой в Бьюманор и, ни слова не говоря мне или моей сестре Марии, снимает траур и выходит замуж за нашего конюшего Эдриана Стоукса, который служил нам и ухаживал за нашими лошадьми и собаками сколько я себя помню. Мария говорит, что все дело в том, что у нашей матери не было больше денег, чтобы оплачивать его услуги, а без лошадей нам было никак нельзя. А мне кажется, что ей хотелось избавиться от имени Грей, которое мелькало на страницах почти каждого нелегального реформистского памфлета и было известно всему крещеному миру. А замужем за Эдрианом Стоуксом она может похоронить имя мужа-предателя и изменницы-дочери вместе с их телами и, как все остальные, делать вид, что их вовсе не существовало.

Для нее все складывается очень неплохо. Она становится миссис Стоукс, хоть я и знаю, что она всегда будет требовать, чтобы ее называли леди Фрэнсис и отвешивали низкие поклоны, как особе королевской крови. Вот только я по-прежнему леди Катерина Грей. Мария все еще леди Мария, и единственный шанс сменить наши имена – тоже выйти замуж, если кто-нибудь согласится нас взять. И ничто не может скрыть тот факт, что мы, вместе с Елизаветой, Марией Шотландской и Маргаритой Дуглас, – последние из Тюдоров. Каждая из нас имеет права на корону, каждая живет при дворе, ожидая результатов королевского поспешного брака и зачатия. И если королева не родит здорового младенца, подвиг, который ее матери удался лишь единожды, одной из нас выпадет стать наследницей престола.

Одному Богу известно, почему в жизни Тюдоров ничего не складывается гладко. Я, во всяком случае, не понимаю, почему так происходит. Королева Мария не получает такого желанного сына. Когда она отправляется в уединение для родов, у нее уже большой живот, и мы, ее фрейлины, милы и любезны с ней, когда сидим в ее присутствии и шьем детскую одежду. А когда мы выходим в свет, то поднимаем подбородки и заявляем, что не можем обсуждать деликатные дамские подробности с красавцами испанскими кавалерами. Я говорю, что такая девушка, как я, ни в коем случае не брошенная жена, не дама, чей брак был аннулирован в течение недель, не могу комментировать самочувствие королевы, потому как подобные сферы для меня, девственницы, остаются неизвестными. И эту в высшей степени приятную игру мы продолжали с седьмого месяца ее беременности до девятого. Потом, с гораздо меньшим убеждением, до десятого. Как могли, мы скрывали растущее беспокойство, говоря, что, должно быть, королева спутала даты и что роды могут произойти в любой момент, но даже я начинаю понимать, что тут дело неладно.

В это время Елизавета ведет себя как настоящая подлиза, стараясь очаровать фрейлин, проявляя внимание и заботу к лордам и самоотверженную опеку над возлюбленной сводной сестрой, обольщая при этом ее мужа, Филиппа Испанского, который явно видит в ней гарантию упрочения своего положения на тот случай, если его жена умрет при родах.

Я спрашиваю у матери, что происходит с королевой и почему она никак не родит, как это делают обычные женщины, и в ответ она взрывается резкой отповедью о том, что из всех глупых женщин мира я меньше всего должна спрашивать о том, почему не появляется наследник короны. Потому как с каждым днем, отдаляющим нас от рождения принца, она укрепляется в позиции первой законной наследницы короны, да и мое положение становится все лучше.

– А как же Елизавета? – шепотом спрашиваю я.

– Ты о той, кого собственный отец провозгласил бастардом? – она щелкает меня по пальцам руки кнутом для верховой езды.

Я расцениваю этот жест как верный признак того, что не получу материнского совета, и больше ни о чем ее не спрашиваю.

Через месяц живот у королевы просто исчезает, как будто это было просто брюхо глупой старой козы, дорвавшейся до клевера, и когда она выходит из уединения, мы прекращаем вообще комментировать тему деторождения. Для нее это мучительное время, потому что она без ума от Филиппа, а он вежлив и терпелив с ней, как только может быть мужчина со своей старой женой, которая вообразила себя беременной, чем выставила их обоих посмешищем для всего двора. Да и для всех английских придворных, так гордившихся плодовитостью королевы, и нас, слуг королевы, значимость которых так возросла за это время, эта ситуация крайне некомфортна. Но хуже всего наблюдать за тем, как ведет себя Елизавета. Она источает сочувствие, но теперь выходит к ужину прямо за королевой, как будто бы внимание, которым теперь осыпает ее Филипп, доказывает, что наследницей стала она, и все тут же забывают о наших с матерью правах.

В этих обстоятельствах, комических, возмутительных и непредсказуемых, я, к своему удивлению, осознаю, что унаследовала амбиции своей матери. Нет, я думала, что буду относиться к ним с презрением, потому что была свидетелем того, куда они привели нашу семью, но сейчас ловлю себя на том, что почти ненавижу каждого, кто говорит, что я не наследница короны, и начинаю участвовать в ежевечерней свалке из-за очередности выхода к ужину. И дело не в том, что я хочу стать королевой, мне бы не хотелось занимать место королевы Марии, – мне просто хочется быть ее наследницей. Мне нестерпима одна мысль о том, что кто-то еще может быть достоин короны.

Мне не нравится, что Елизавета может стать королевой. Просто невозможно представить ее на месте Джейн, да и все об этом говорят. Она же совершенно этого не достойна! Причем во всем, начиная от ее желтых волос, не таких золотых, как у меня, до ее кожи, землистой, как у испанцев. Она просто не годится на роль королевы Англии. Я бы с готовностью уступила свое место маленькому принцу, который был бы наследником Испании и Англии, рожденный в браке двух правящих монархов. Но я никогда не уступлю дедушкиному бастарду, тем более что никому не известно, правда ли то, что она его дочь. Ее мать прелюбодействовала с пятью мужчинами! Да Елизавета вполне могла быть дочерью королевского музыканта!

Однако оказывается, что во время пристыженного сожаления о том, что в королевской колыбели не появился принц Уэльский и на вторую беременность почти нет шансов, я не единственная, кто задумывается о своих правах. Я неожиданно обнаруживаю себя в центре внимания двух человек, двоих мужчин. Одним из них оказывается мой бывший муж, лорд Генри Герберт, который каждый раз, когда мы с другими девушками проходим мимо, поворачивается ко мне и тихо улыбается. Я же этой улыбки не возвращаю, награждая его взглядом, который я когда-то подсмотрела у Джейн, когда она во время чтения книги натыкалась на весьма сомнительное утверждение: скептически приподнятая бровь и взгляд немного свысока. Лично мне этот взгляд кажется очаровательным, и мне приходится толкать сестру Марию локтем всякий раз, когда она говорит, что я гримасничаю при виде Генри так, словно сожалею, что мы уже не женаты. Я говорю ей, что учитывая, что она едва доходит головой до верхнего края моего корсета, не ей судить о том, какое у меня выражение лица.