Григорий Панченко - Потерянная принцесса [litres]

Оттуда пути в обход сражения нет. С той точки можно только наблюдать за кипящим внизу сражением. Или…

Воин-слуга, не тратя ни мгновения, бросил узду иноходца и галопом поскакал к своему предводителю. Он тоже догадался.

Лютгер постарался не отставать от него.

Ветер на гребне бархана резал, как нож, швырял в лицо мелкий песок. Лучникам целиться было бы трудно. Впрочем, тут никто не брался за лук. Пока.

– Подумай, друг мой альп, – Лютгер впервые обратился так к старику, – ведь мы даже не знаем, кто они…

– Тебе ли сетовать на такое, друг мой альп? – Эртургул был спокоен и насмешлив.

Рыцарь промолчал: ему и в самом деле нечего было возразить. Джигиты вокруг взволнованно перешептывались, но они, конечно, выполнят любой приказ своего бейлербея. Если уж на то пошло, то все они один раз уже выполнили такой приказ: в тот день, на который Лютгеру сетовать не приходится…

Взгляд на тевтонцев. Они, конечно, тоже выполнят приказ – но своего командира, не туранского. Однако что им делать, кнехтам и полубратьям, если один брат-рыцарь прикажет так, а второй – эдак? Они знают, кто из рыцарей назначен старшим, и понятие орденской дисциплины для них не шутка. Но в минуты настолько смертельной и бессмысленной неясности чаши весов могут замереть в шатком равновесии…

Взгляд на Бруно… А вот задуманного взгляда «Что бы меж нами ни было – ты понимаешь, брат, чего требуют сейчас интересы Ордена?» не получилось. Наоборот, сам Бруно сверлил Лютгера взглядом: «Ты понимаешь, добринец, что вот он, наш поединок? Настало его время, и место тоже не придется искать!» Лютгер отвернулся, сам на миг усомнившись в том, на какой из колеблющихся чаш лежит его решение и в чем именно заключается польза для Ордена.

Но точно не в том, чтобы сохранить свои жизни любой ценой.

На четырех бывших рабов и смотреть нечего. Почти ничего не зависит от их мыслей, желаний и поступков.

Взгляд на приближенных Эртургула – воина-слугу и табиба. Они обреченно-мрачны. По возрасту судя, оба могли участвовать и в той давней битве, когда их повелитель впервые решился встать на сторону неизвестного лишь потому, что тот терпел поражение. Поэтому теперь они остановить своего повелителя не надеются.

Натужно взвыл где-то в облаках пыли карн, медная труба, чей голос звонче рога, – и тут же оборвался этот рев, вероятно, вместе с жизнью трубача. Тем не менее он был услышан. Похоже, зря Лютгер грешил на замерший вне боя разномастный резерв – именно этого сигнала его командир и дожидался. Едва успел отзвучать голос карна, весь резервный отряд устремился вниз, в вихрь сражения, каким-то невероятным образом различая, где там свои.

А рыцарю и бейлербею ни о чем не мог сказать этот сигнал. У курдов, арабов, сельджуков – у всех у них медные карны в ходу. Даже у тартар похожие есть. Называются иначе, но по звуку не отличить.

Лютгер оглянулся через плечо. Иноходец с Сюрлеттой на спине ходко поднимался по заросшему склону бархана – хотя там, рядом с ними, уже почти наверняка изготовившимися к бою, девушке точно делать было нечего. Ишак бежал следом, как собачонка.

– Вот только представь себе, господин, – осторожно начал лекарь, – представь, что там, внизу – твой сын Осман, выехавший тебе навстречу. (У Эртургула дернулось веко.) И он ведет бой с мунгалами, тоже выехавшими навстречу, чтобы тебя перехватить. И побеждает: он опытный полководец, взял с собой должное количество воинов… Вот в этот самый миг ты, не узнав сторону своего сына, ударяешь ему в спину, помогая его врагу.

Лекарь говорил по-арабски – наверно, рассчитывая на поддержку Лютгера.

– Аллах не допустит, – холодно возразил старик. Но, кажется, упоминание о сыне его проняло.

Резерв уже почти спустился к месту сражения. По правде сказать, медленно это получилось, да и растянулись воины изрядно: кони их были столь же плохи и невыравняны, как вооружение. Если совсем честно, никак не было похоже, что эти горе-вояки – последняя надежда тех, кого табиб только что назвал мунгалами. Но этого точно не следовало говорить вслух.

Пускай даже не выходцы из Тартара они – все равно ведь вряд ли это воины только что упомянутого Османа. Раз уж он умелый полководец. Скорее всего, ни та, ни другая сторона попросту не имеют к ним никакого отношения. Мало ли чьи сотни могли сойтись друг с другом в этих землях, равно чужих и для Ордена, и для Эртургулова бейлика…

За всех встречных не навоюешься, правоту каждого не взвесишь.

Кружат в высоте над местом побоища хищные птицы. Не пустельги и не соколы, другие. Понимают, что при любом исходе будет им пожива.

И тут из пыльного облака навстречу спешащим в битву вдруг словно выплеснулась змеиная шея – или, может быть, драконий хвост. Тоже не различимый в клубах пыли, но стремительный, многочисленный, сплоченный.

Ждали их там. Держали в запасе отдельный отряд или, может быть, сумели его высвободить из боя – все равно ведь перевес.

И полуминуты не прошло, как малочисленный, худо вооруженный и скверно обученный резерв оказался смят. Отныне не было силы, что могла бы спасти проигрывавшую сторону от поражения.

Лютгер едва успел это осознать, когда джигиты рядом вдруг выкрикнули единым горлом – звонко, отчаянно.

Старый бейлербей, пришпорив коня, во весь опор скакал на помощь тем, кто проигрывал битву. Кривой сабельный огонь мерцал и вспыхивал в его опущенной руке.

Рокот копыт вскипел и обрушился, как градовый шквал на черепичную крышу отцовского замка.

Джигиты опоздали не более чем на считанные мгновения, но сумели их наверстать. Ринувшись вперед, они настигли Эртургула, расступившись, обогнали его и сомкнулись впереди прежде, чем в их сторону полетели первые стрелы. Но теперь уже оставалось только скакать навстречу этим стрелам, самим стрелять в ответ – и вообще заниматься лишь тем, чего требует битва. Ибо пришло ее время, а что предшествовало ей, потеряло значение.

В боевом строю идут воины против тебя, дщерь Вавилона. Горе тебе [32].

Лютгер, сделав повод шелковым и дав рвущемуся в атаку коню полную волю, тоже обогнал бейлербея, хотя от передних джигитов еще отставал на несколько корпусов. Он сейчас чувствовал странное облегчение. Вот все и решилось. Что сгорело, то не подожжешь.

Лишь коротко оглянулся: следует ли за ним тевтонский отряд? Еще как следует, галопом, держа строй менее плотный, чем следует при копейном рыцарском натиске, потому что копья у тех, у кого они есть – сарацинские, легкие, не для таранной сшибки на всем скаку…

И стремена коротки.

Их оружие – лук и копье; они свирепы и не знают пощады. Шум от них – как рев моря, когда они скачут на конях.

Вот, наконец, засвистели встречные стрелы, но никто не рухнул: ветер защищает лучше брони. Джигит впереди принял чуть в сторону, чтобы не споткнуться о нечто, распростертое на земле, – это оказалась лошадь, а поднимавшийся рядом с ней чужой воин был жив и, кажется, даже цел, причем стаптывать его не следовало, он ведь из тех, что бросились в схватку по зову карна, то есть как бы уже свой, хотя и сам этого еще не знает… Мимо. Только в глаза бросилось: совсем европейское лицо, даже светлокожее… И все, он позади, неважен.