Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

— Да есть маленько.

— Держись, дружок. Дети еще спят?

— Покамест еще почивают.

Радищев бросил гребенку на подзеркальник, шагнул к окну, прислушался к несмолкающей канонаде. Потом надел камзол и пристально посмотрел на Петра.

— Господи, вы ж не умывались! — спохватился тот. — Принести умывальник? Аль пройдете в туалетную? Пожалуйте, там все приготовлено.

Радищев всегда испытывал мучительный стыд, когда вокруг него, стараясь ему угодить, неусыпно хлопотала дворня, и не раз он намеревался уничтожить барский порядок в доме, но разрушить привычный уклад не мог (больше из-за детей и родных), а в последнее время решил, что скоро, сама собой разом изменится вся его жизнь.

— Ах, Петр, Петр! — сказал он. — Что ты станешь делать, когда не будет меня?

— Помилуйте, почто же вас не будет? — удивился Петр.

— Да вот, может быть, пойду на шведов и не вернусь, а то, чего доброго, попадусь в тюрьму.

— Боже упаси, какие страсти!

— Ладно, дружок, идем вниз.

Они вышли через верхнюю гостиную в прихожую, и тут Радищев, взглянув в окно, увидел восточный склон неба, действительно алый, именно такой, каким представился давеча в кабинете. Солнца еще не было видно, но его огонь поднимался пылающими снопами, и оттого казалось, что там и рвутся снаряды, тогда как бой-то шел на западе.

— Приходит, видать, конец света, — говорил камердинер, спускаясь по лестнице рядом с барином. — Кругом война. Неужто нельзя ее остановить?

— Можно, — сказал Радищев. — Можно, Петр. Народ должен связать зачинщиков.

— Что народ, народ — он слаб. И темен. Ему и книга ваша ни к чему, раз он букв не знает… Успокойте барышень-то. Я тут покараулю, чтобы дети не захватили вас врасплох.

Петр остался в сенях, а Радищев пошел к свояченицам в столовую.

Лиза, кутаясь в кашемировую белую мантилью, сидела у открытого окна и смотрела на улицу. Даша ходила по комнате, сцепив руки и прижав их к груди. Сестры быстро повернулись к зятю, едва он вошел.

— Ну что, что теперь будет, Александр Николаевич, что будет? — торопливо заговорила младшая и заплакала. — Разорят они нас, ой разорят!

— Даша, Даша, уймитесь, — сказал Радищев. — Ведь шведы еще не в Петербурге.

— А где это палят? Должно быть, уже на Неве.

— Что вы, Бог с вами! Бой идет где-нибудь за Красной Горкой.

— Слышишь, Даша? — оживилась Елизавета Васильевна. — Я же говорила, что далеко. Прошу тебя, успокойся. Вот-вот прибегут сюда дети. Александр Николаевич, что мы им скажем?

— Скажем, как есть. Не век им сидеть в детских покоях. Пускай готовятся к жизни, она их не обойдет, на беды не поскупится. А сегодня еще нет ничего страшного. — Радищев сел у стены на диванчик, откинулся и даже потянулся, сомкнув руки за головой, словно утро это начиналось совершенно обычно. — Коль в заливе сражение, значит, неприятель остановлен, Дашенька. — Он уже не казался, а был спокойным, успокаивая своячениц. — Полагаю, гостей встретила эскадра вице-адмирала Крузе.

Подул, видимо, западный ветер, и гул далекой канонады как будто приблизился, усилился. Даша, все время ходившая вокруг стола, вдруг остановилась и закрыла руками лицо.

— Боже мой, это не дальше Петергофа! — простонала она. — Лиза, закрой окно! Зачем ты его распахнула — радуешься?

Елизавета Васильевна захлопнула створки, пересела к столу и растерянно посмотрела на зятя, опасаясь, как бы он не рассердился на Дашу.

— Сестрицы, а не попросить ли нам кофе? — сказал Радищев.

— Да, я уже послала Анюту к повару, — сказала Лиза.

В столовую с шумом вбежали старшие сыновья, неприбранные, лохматые, без камзольчиков и сюртучков, в незастегнутых рубашках.

— Папенька, бьем шведов! — возбужденно крикнул Василий. — Слышите?

— Слышим, сын, слышим, — сказал отец.

— А зачем вы тут закрылись? — сказал Николай. — Петр не пускал нас. Что, мы так малы? Я хочу посмотреть, как сражаются.

— Чтобы написать затем оду? — улыбнулся отец. — Нет, милый поэт, сражения сегодня нам не увидеть. Оно далеко. Наглядитесь еще и навоюетесь, такого счастья хватит и на ваших правнуков. Ступайте приведите себя в порядок, воины. Малыши-то не проснулись?

— Проснулись, плачут, — сказал Василий.

— Плачут? Пойду загляну к ним.

Плакала, оказалось, только Катя. Плакала горько и безутешно. Няня качала ее на коленях, обнимала, уговаривала, но девочка не унималась. Отец придвинул стул и сел перед нею.

— Катюша, что с тобой? — спросил он, отняв от ее лица мокрую ручку.

— Па-пень-ка, Па-ша вы-кинул арапку, — едва выговорила она, всхлипывая и прерывая дыхание.

— Куда выкинул?

— В угол. — Катя утерла другой ручкой глаза и несколько успокоилась. — Выкинул мою арапку. Она раньше стояла у дверей, а когда меня тут не было, рыцари пожалели ее, посадили к себе за стол.

— Сами посадили? — Отец улыбнулся, вспомнив, как он однажды вошел в комнату, пустую, поднял с пола чернолицую куклу и посадил ее в креслице с рыцарями.

— Да, они пожалели бедненькую, и мне потом тоже стало жалко ее, и я отдала ей кресло, совсем отдала, чтоб она всегда сидела с рыцарями. А Паша выкидывает. Говорит, она служанка, ей надо стоять у дверей. Зачем он обижает арапку?

Толстячок Паша стоял у окна, тянулся через подоконник и прислушивался к звукам канонады.

— Сынок, — позвал его отец, но мальчик и ухом не повел, продолжая слушать то, что доносилось издали. — Паша! Очнись! Поди сюда.

Сын недоуменно посмотрел на отца.

— Зачем ты выкидываешь арапку? — спросил тот.

Паша опустил голову, поняв, в чем дело.

— Так надо, — ответил он. — Няня сказывала, что арапки стоят у дверей.

— Батюшки, да я ведь просто так обронила, — смутилась няня.

— Няня права, — сказал отец. — У надменных бар арапки стоят у дверей. Но ты ведь у меня не надменен. И не жесток. Пожалей несчастную, посади ее в креслице.

Сын медленно прошел в угол комнаты, поднял там куклу, посадил ее за столик к рыцарям. Потом кинулся к окну. Послушал минуту и подбежал к отцу, уже сияющий.

— Папенька, там война! — сказал он, показав рукой на окно. — Няня не верит, говорит, это солдат обучают, а это война. Правда, война? Послушайте.

— Да, сынок, то бой со шведами.

— И уже близко?

— Нет, еще далеко. В море.

— В море? А сюда шведы не приплывут?

— Думаю, не смогут.

— Тогда надо плыть к ним. Что же нам сидеть-то?

— Подождем, Павел Александрович. Может быть, там справятся и без нас. Наши, видимо, не поддаются. Слышишь, какой бой?

Канонада не утихала до вечера, и ее слышали не только в Петербурге, но и в Царском Селе. Там, во дворце, как успели разнести придворные, невиданно волновалась выехавшая из города императрица. В этот день она не выходила в парадные залы, только на минуту появлялась в Китайском, где собрались все высшие сановники, спрашивала, не прибыл ли курьер с известием, и опять удалялась во внутренние покои.