Мадлен Миллер - Песнь Ахилла [litres]

Но тут он проснулся и, не успев пробормотать полусонное приветствие, взял меня за руку. Так мы и лежали с ним, пока пещеру не озарило утро и нас не позвал Хирон.

Мы позавтракали, потом помчались к реке – мыться. Я упивался этим чудом, тем, что я мог глядеть на него в открытую, любоваться солнечной рябью, бежавшей по его телу, изгибом его спины, когда он нырял. Потом мы лежали с ним на берегу и заново открывали для себя очертания наших тел. Еще, и еще, и еще. Мы с ним были словно боги на заре мира, и наша радость была до того яркой, что мы ничего не видели, кроме нас самих.

Если Хирон и заметил перемену, то ничего не сказал. Но я все равно тревожился.

– Думаешь, он рассердится?

Мы были в оливковой рощице на северной стороне горы. Ветер здесь был свежее всего, прохладный и чистый, как родниковая вода.

– Это вряд ли.

Он коснулся моей ключицы, провел по ней пальцем – он любил так делать.

– А вдруг рассердится? Он ведь, наверное, уже все понял. Может, скажем ему?

Я уже не впервые думал об этом. Мы часто об этом разговаривали, наслаждаясь общей тайной.

– Если хочешь.

Он так и раньше отвечал.

– И, думаешь, он не рассердится?

Он замолчал, задумался. Я любил эту его черту. Не важно, сколько раз я спрашивал, он отвечал мне так, будто я спросил его в первый раз.

– Не знаю. – Он поглядел мне в глаза. – А это важно? Я ведь не отступлюсь.

В его голосе теплело желание. И меня всего обдало жаром в ответ.

– Но он может рассказать твоему отцу. И вот он может рассердиться.

Я произнес это почти с отчаянием. Вскоре кожа у меня запылает, и я больше не смогу ни о чем думать.

– Ну рассердится, и что?

Когда он впервые это сказал, я остолбенел. Его отец может разгневаться, а Ахилл все равно поступит по-своему – этого я не понимал, я такого и вообразить-то себе не мог. Эти его слова действовали на меня как дурман. Я готов был слушать их вечно.

– А твоя мать?

Триада моих страхов – Хирон, Пелей и Фетида.

Он пожал плечами:

– Ну и что она сделает? Похитит меня?

Убьет меня, например, подумал я. Но вслух этого не сказал. Слишком нежен был ветер, слишком теплым было солнце, чтобы высказывать подобные мысли вслух.

Он внимательно взглянул на меня:

– Тебя это заботит? Что они могут рассердиться?

Да . Я бы ужаснулся, разочаруйся Хирон во мне. Чужое недовольство всегда глубоко во мне отзывалось, я не мог просто так взять и выбросить его из головы, как это умел Ахилл. Но, даже если дойдет до худшего, я не дам этому чувству нас разлучить.

– Нет, – ответил я.

– Вот и хорошо, – сказал он.

Я потянулся к нему, погладил завиток у него на виске. Он закрыл глаза. Я глядел на его запрокинутое к солнцу лицо. Черты лица у него были до того тонкими, что он казался моложе своих лет. Губы у него были пунцовые, пухлые.

Он открыл глаза.

– Назови хотя бы одного героя, который был бы счастлив.

Я задумался. Геракл сошел с ума и убил всю свою семью; Тесей потерял невесту и отца; детей Ясона и его новую жену убила жена старая; Беллерофонт поразил Химеру, но стал калекой, свалившись с Пегаса.

– Вот и не назовешь.

– Не назову.

– Знаю. Тебе ни за что не дадут быть и великим, и счастливым. – Он вскинул бровь. – Хочешь секрет?

– Хочу. – Таким я его любил.

– Я буду первым. – Он взял меня за руку, приложил свою ладонь к моей. – Обещаешь?

– А почему я?

– Потому что это все – из-за тебя. Обещай мне.

– Обещаю, – сказал я, растворившись в его румянце, в пламени его глаз.

– Обещаю, – эхом откликнулся он.

Какое-то время мы так и сидели, держась за руки. Он засмеялся:

– Мне кажется, я сейчас весь мир могу сожрать заживо.

Где-то под нами, на склонах, протрубил рог. Звук был резким, обрывистым, словно трубили тревогу. Не успел я пошевелиться или раскрыть рот, как он уже вскочил и выхватил кинжал, хлопнув висевшими у бедра ножнами. Нож был охотничьим, но в его руках хватит и этого. Он стоял, насторожившись, не двигаясь, вслушиваясь всеми чувствами, дарованными ему как полубогу.

У меня тоже был нож. Я тихонько вытащил его, поднялся на ноги. Он встал так, чтобы заслонить меня от звука. Я не знал, нужно ли мне подойти к нему, встать рядом, выставить нож. В конце концов я решил остаться на месте. Трубил военный рог, а битва, как без обиняков сказал Хирон, была его призванием, а не моим.

И снова протрубил рог. Под чьими-то ногами затрещал кустарник. Всего один человек. Может быть, он заблудился, а может, ему грозит опасность. Ахилл шагнул в сторону звука. И словно бы в ответ рог затрубил опять. По всей горе разнесся клич:

– Царевич Ахилл!

Мы застыли на месте.

– Ахилл! Я пришел к царевичу Ахиллу!

Напуганные шумом птицы все как одна вспорхнули с деревьев.

– От твоего отца, – прошептал я.

Только царский гонец мог знать, где мы.

Ахилл кивнул, странно – казалось, он совсем не хочет отзываться. Как, наверное, колотится у него сердце, ведь еще миг назад он был готов убивать.

– Мы здесь! – прокричал я, приставив ладони ко рту.

Шум прекратился.

– Где?

– Иди на голос! Сумеешь?

Он кое-как, но сумел. Прошло порядком времени, прежде чем гонец вышел на лужайку. Лицо у него было исцарапано, дворцовый хитон потемнел от пота. Он неуклюже, с досадой преклонил колени. Ахилл опустил нож, но я заметил, как крепко он его сжимает.

– Ну что? – холодно спросил он.

– Отец призывает тебя. По неотложному делу.

Я застыл – так же, как за минуту до этого застыл Ахилл. Может, если не шевелиться, нам и не придется уезжать.

– Что за дело? – спросил Ахилл.

Гонец хоть немного, но опомнился. Вспомнил, что говорит с царским сыном.

– Прошу прощения, господин. Я толком ничего не знаю. К Пелею прибыли вестники из Микен. Твой отец сегодня вечером собирается обратиться к народу и желает, чтобы ты приехал. Внизу нас ждут лошади.

Наступило молчание. Я уже почти было уверился, что Ахилл ему откажет. Но наконец он сказал:

– Нам с Патроклом нужно собраться в дорогу.

Возвращаясь в пещеру, мы с Ахиллом гадали, что же случилось. Микены были далеко на юге, правил ими царь Агамемнон, любивший называть себя повелителем мужей. Говорили, что во всех царствах не сыщется войска более грозного, чем у него.

– Что бы там ни было, нас не будет-то всего день-другой, – говорил Ахилл.

Я слушал его с благодарностью, кивал. Всего пару дней .

Хирон уже ждал нас.

– Я слышал крики, – сказал кентавр.

Мы с Ахиллом уже хорошо его знали и по голосу поняли, что он недоволен. Он не любил, когда на его горе нарушают покой.

– Отец призвал меня домой, – сказал Ахилл, – только на сегодня. Я скоро вернусь.

– Ясно, – сказал Хирон.

Он вдруг показался мне больше обычного: матовые копыта в яркой траве, рыжие бока залиты солнцем. Не будет ли ему без нас одиноко? Я ни разу не видел его с другим кентавром. Как-то раз мы спросили его о них, и он помрачнел. «Дикари», – ответил он тогда.