Мадлен Миллер - Песнь Ахилла [litres]

Ахилл застыл, словно прирос к помосту. Я схватил его за руку, потащил в шатер. Взгляд у него был безумный, лицо забрызгано ее кровью. Я стал было вытирать ее мокрой тряпицей, но он вцепился мне в руку.

– Я мог им помешать, – сказал он. Он был очень бледен и говорил хрипло. – Я был совсем рядом. Я мог ее спасти.

Я покачал головой:

– Ты же ничего не знал.

Он зарылся лицом в ладони и замолчал. Я обнял его, шепча все подряд неуклюжие утешения, какие только шли мне на ум.

Умыв запятнанные руки и переменив окровавленные одежды, Агамемнон вновь созвал всех на площади. Артемида, сказал он, недовольна кровопролитием, которое собирались учинить наши несметные войска. И за это она потребовала своего рода плату – вперед. Но одними коровами она бы не удовольствовалась. Она потребовала деву-жрицу, человеческую кровь в уплату за человеческую кровь, и лучше всего для этого подойдет старшая дочь предводителя.

Ифигения, сказал он, пошла на это по собственной воле. Мало кто стоял так близко, чтобы заметить панический ужас в ее глазах.

И они с облегчением поверили лжи своего военачальника.

Ее сожгли в тот же вечер, на костре из ветвей кипариса, дерева наших темнейших богов. Агамемнон откупорил сотню бочонков вина по случаю празднества: завтра, с утренним приливом, мы отплываем в Трою. В нашем шатре Ахилл наконец забылся усталым сном, уронив голову мне на колени. Я гладил его лоб, наблюдая, как подергивается во сне его лицо. В углу валялся окровавленный наряд жениха. Я смотрел на него, и грудь сдавливало жаром. То была первая смерть, которую он видел. Я осторожно убрал его голову с колен и встал.

Снаружи пьяные воины орали и горланили песни, упиваясь до бесчувствия. На берегу вздымалось погребальное пламя, которое подкармливал ветер с моря. Я шел мимо костров, мимо пошатывающихся воинов. Я знал, куда иду.

У входа в его шатер стояли стражники – но развалясь, клюя носами.

– Ты кто такой? – вскинувшись, спросил один из них.

Я прошел мимо, откинул полог шатра.

Одиссей обернулся. Он стоял возле маленького стола, водя пальцем по карте. Рядом с ней – блюдо с остатками еды.

– Приветствую, Патрокл. Все хорошо, я его знаю, – сказал он стоявшему у меня за спиной и мычавшему извинения стражнику. Он дождался, пока тот уйдет. – Так и думал, что ты придешь.

Я презрительно фыркнул:

– Ты все равно бы это сказал, что бы ты там ни думал.

Он криво улыбнулся:

– Сядь, если хочешь. Я как раз доедаю ужин.

– Ты дал им ее убить, – не сказал я – сплюнул.

Он придвинул к столу стул.

– С чего ты думаешь, что я мог им помешать?

– Помешал бы, будь она твоей дочерью.

Мне казалось, будто из глаз у меня летят искры. Как я хотел его испепелить.

– У меня нет дочери.

Он отломил кусок хлеба, обмакнул его в подливу. Съел.

– Тогда жена. А если бы это была твоя жена?

Он поднял голову:

– Что ты хочешь от меня услышать? Что я бы так не поступил?

– Да.

– Не поступил бы. Но, наверное, потому Агамемнон и царь Микен, а я правлю всего лишь Итакой.

Как легко он всякий раз находил ответ. Я пришел в бешенство от его невозмутимости:

– Ее смерть на твоей совести!

Кривая ухмылка.

– Ты приписываешь мне чужие заслуги. Я лишь советник, Патрокл. Не предводитель войска.

– Ты нам солгал!

– О свадьбе? Да. Иначе Клитемнестра не отпустила бы девочку.

Оставшаяся в Аргосе мать . Во мне теснились вопросы, но я уже выучил этот его трюк. Он хочет, чтобы я позабыл о своем гневе, но у него ничего не выйдет. Я ткнул пальцем в его сторону:

– Вы его опозорили!

Ахилл еще не успел об этом подумать – слишком был опечален смертью девушки. А вот я – подумал. Своим обманом они запятнали его честь.

Одиссей помахал рукой:

– Воины уже забыли, что он тоже в этом участвовал. Забыли в тот же миг, когда пролилась кровь девочки.

– Тебе хочется так думать.

Он налил себе чашу вина, выпил.

– Ты зол, и тому есть причины. Но зачем ты пришел ко мне? Девушку держал не я, нож – тоже.

– Ее кровь, – прорычал я. – Он был весь в ней, все лицо. Даже во рту. Ты хоть понимаешь, что с ним из-за этого сталось?

– Он жалеет, что не сумел им помешать.

– Ну еще бы, – огрызнулся я. – Он и сказать-то ничего не успел.

Одиссей пожал плечами:

– У него доброе сердце. Черта, несомненно, похвальная. Чтобы совесть его поменьше мучила, можешь сказать, что я нарочно поставил Диомеда туда, где он стоял. Чтобы Ахилл заметил все слишком поздно.

Я ненавидел его так, что не мог вымолвить ни слова.

Он подался вперед:

– Позволь мне дать тебе один совет. Если ты и вправду его друг, помоги ему поскорее забыть о своей добросердечности. Он плывет в Трою убивать людей, а не спасать их. – Его темные глаза затягивали меня, будто стремительное течение. – Он – оружие, убийца. Не забывай об этом. Можно, конечно, ходить, опираясь на копье вместо палки, но оно от этого не перестанет быть копьем.

Этими словами он вышиб из меня дух, и я выдавил только:

– Он не…

– Оружие, оружие. И лучшего богам пока сотворить не удалось. И ему пора это понять, да и тебе тоже. Если ты не слышал прежних моих слов, услышь хотя бы это. Я говорю без всякого злого умысла.

Я не мог с ним тягаться, невозможно было отмахнуться от его слов, они вонзились в меня иглами.

– Ты ошибаешься, – сказал я.

Он ничего не ответил и, когда я развернулся и сбежал, лишь молча проводил меня взглядом.

Мы все отплыли на следующий день, ранним утром. С кормы нашего корабля побережье Авлиды казалось до странного нагим. Пробоины выгребных ям да гора белесой золы от погребального костра – вот единственные следы нашей стоянки. Я разбудил Ахилла на заре, чтобы рассказать, что мне сообщил Одиссей, – он не успел бы увидеть Диомеда вовремя. Ахилл безучастно выслушал меня – он хоть и долго спал, но под глазами у него залегли тени, – а затем сказал:

– Она умерла, так что какая теперь разница.

Теперь он расхаживал взад и вперед по палубе у меня за спиной. Я пытался хоть как-то его отвлечь – показывал на мчащихся вслед за кораблем дельфинов, на разбухшие от дождя тучи на горизонте, – но он слушал равнодушно, вполуха. Позже я застал его за тренировкой: он, хмурясь, отрабатывал удары мечом.

Каждый вечер мы приставали к новому берегу – наши корабли не были приспособлены к долгим переходам, к многодневному пребыванию в воде. Мы никого не видели, кроме наших соотечественников, фтиян, да аргивян Диомеда. Наш флот разделился, чтобы одному острову не пришлось давать пристанище целому войску. Я был уверен, что нас неспроста объединили с воинами аргосского царя. Неужели они думали, что мы сбежим? Я старательно избегал Диомеда, да и он, похоже, охотно оставлял нас в покое.