Мадлен Миллер - Песнь Ахилла [litres]

Оно ударяет его в живот, в самую плотную часть доспеха. Но земля тут неровная, а копье я кинул что было сил. Оно не ранило Сарпедона, но он отшатнулся, сделал шажок назад. И этого оказалось достаточно. Под его весом колесница кренится, и он летит с нее на землю. Кони проносятся мимо, Сарпедон остается лежать на траве. Я хватаюсь за рукоять меча, с ужасом ожидая, что Сарпедон сейчас поднимется и прикончит меня, но затем замечаю, как неестественно, надломленно повернута его голова.

Я убил сына Зевса, но на этом еще не все кончено. Все должны думать, что его убил Ахилл. Пыль уже осела на длинных волосах Сарпедона, словно пыльца на пчелином брюшке. Я хватаю копье и что есть сил вонзаю ему в грудь. Кровь брызжет слабенькой струйкой. Сердце уже не бьется, не выталкивает ее наружу. Когда я вытаскиваю копье, оно выходит из тела медленно, словно луковица из рыхлой земли. Пусть думают, что копье его и убило.

До меня доносятся крики, на меня надвигается туча воинов – кто-то мчится в колеснице, кто-то бежит. Это ликийцы, и они видят мое копье, обагренное кровью их царя. Автомедон хватает меня за плечо, втаскивает на колесницу. Он рассек ремни, избавился от мертвой лошади, выправил колеса. Он хватает ртом воздух – весь белый от ужаса.

– Скорее назад!

Автомедон пускает коней вскачь, и мы уносимся прочь от погнавшихся за нами ликийцев. Во рту у меня резкий, железистый привкус. Я даже не думаю о том, что едва не умер. В голове у меня, будто кровь на Сарпедоновой груди, распускается красный, свирепый гул.

Пытаясь спастись от ликийцев, Автомедон привез нас почти к самой Трое. Передо мной вздымаются стены, по преданию воздвигнутые самими богами из громадных, обтесанных камней, и гигантские, почерневшие от времени бронзовые ворота. Ахилл велел мне остерегаться лучников в башнях, но и наступление, и отступление случились так быстро, что никто из троянцев не успел вернуться. Троя осталась без всякой защиты. Ребенок и тот мог бы сейчас ее захватить.

При мысли о падении Трои меня охватывает жестокая радость. Пусть они потеряют свой город – поделом им. Это все они, это они виноваты во всем. Мы потеряли десять лет, и стольких воинов, и Ахилл погибнет – из-за них. Хватит.

Я спрыгиваю с колесницы, бегу к стенам Трои. Нащупываю впадины в камнях – будто пустые глазницы. Лезь! Отыскиваю ногами крохотные сколы в вырубленных богами булыжниках. Лезу я неуклюже, суча ногами, царапая ногтями камни. Но все-таки лезу. Я разобью их драгоценный город и захвачу Елену, золотой желток, сокрытый внутри. Я представляю, как возьму ее под мышку, вытащу оттуда, швырну под ноги Менелаю. Все. Больше никто не умрет из-за ее тщеславия.

Патрокл . Сверху доносится голос, словно музыка. Я поднимаю голову и вижу сидящего на стене мужа, который словно бы греется на солнышке – темные кудри спускаются до плеч, лук и колчан со стрелами небрежно переброшены через плечо. Он ослепительно красив, его гладкая кожа и точеное лицо лучатся каким-то нечеловеческим светом. Глаза у него черные. Аполлон .

Он улыбается, словно бы только этого и ждал – того, что я его узнаю. А затем вытягивает руку, с невозможной легкостью преодолевая огромное расстояние между его ногами и моим повисшим на стене телом. Я закрываю глаза и чувствую только, как он, подцепив мой доспех одним пальцем, отрывает от меня от стены и швыряет наземь.

Я грузно, с грохотом падаю. От удара о землю, от злости на то, что я снова очутился внизу, голова идет кругом. Я ведь думал, что лезу наверх. Но стена снова передо мной – непреклонная, неприступная. Я стискиваю зубы и начинаю карабкаться снова; я не отступлюсь. Я впадаю в неистовство, меня лихорадит мечтой о плененной Елене. Камни – что темные воды, которые своим течением безустанно покрывают что-то, что я уронил, что я жажду вернуть. Я забываю об Аполлоне, о том, почему я упал, почему под ногами у меня снова те же впадины, по которым я уже взбирался. Может быть, думаю я, охваченный безумием, – я только этим и занимаюсь, лезу на стены, а затем падаю с них. Но теперь, когда я взглядываю наверх, бог больше не улыбается. Он хватает меня за хитон, я болтаюсь у него в руке. А затем – лечу вниз.

Я снова звучно ударяюсь головой о землю, лежу оглушенный, хватая ртом воздух. Вокруг маячит, расплывается множество лиц. Они хотят мне помочь? И тут я сам все чувствую – колючую прохладу воздуха на мокром от пота лбу, разметавшиеся, высвободившиеся пряди волос. Шлем. Он лежит неподалеку, перевернутый, будто пустая улиточная раковина. Доспехи с меня тоже слетели: все ремешки, что затягивал Ахилл, развязал Аполлон. Они соскальзывают с меня, и земля усеяна ими, будто обломками моей разбившейся, разлившейся оболочки.

Мертвая тишина сменяется хриплыми, гневными криками троянцев. Я наконец прихожу в себя: я один и безоружен, и теперь все знают, что я – всего лишь Патрокл.

Беги! Я вскакиваю. Рядом со мной мелькает копье, припозднившись всего на какой-нибудь вдох. Оно задевает мою ногу, метит ее красной полосой. Я уворачиваюсь от чьей-то руки, в груди колотится, ходуном ходит паника. Сквозь мутный туман ужаса я вижу воина, который целится копьем мне в лицо. Но я каким-то чудом успеваю пригнуться, и копье пролетает у меня над головой, взъерошив мне волосы, будто дыхание возлюбленного. Копье летит мне в колени, чтобы меня подрезать. Я перепрыгиваю через него, поражаясь тому, что еще жив. Еще никогда в жизни я не бегал так быстро.

Копье, которого я не замечаю, настигает меня сзади. Пронзает спину, проникает в полость под ребрами. Я спотыкаюсь, но сила удара, ужас рвущей меня боли и жгучее оледенение в животе несут меня дальше. Я чувствую рывок, копье падает. По озябшей коже хлещут струи горячей крови. Кажется, я кричу.

Лица троянцев расплываются, я падаю. Кровь течет по пальцам, капает на траву. Толпа расступается, и я вижу идущего ко мне воина. Он словно бы нисходит ко мне, надвигается на меня откуда-то издалека, а я – будто бы лежу на дне глубокой пропасти. Я знаю его. Бедра как резные перекладины храма, суровый, нахмуренный лоб. Он не глядит на окружающих его мужей, он шагает так, словно кроме него на поле брани никого нет. Он идет, чтобы убить меня. Гектор .

Я только хватаю ртом воздух, и каждый вдох – словно заново открывшаяся рана. Кровь стучит в ушах, и таким же грохотом отдаются во мне воспоминания. Он не может меня убить. Ему нельзя меня убивать. Тогда Ахилл не оставит его в живых. А Гектор должен жить, всегда, ему нельзя умирать, даже когда он состарится, даже когда одряхлеет так, что кости будут перекатываться у него под кожей будто россыпь камешков в ручье. Он должен жить, потому что его жизнь, думаю я, отползая, цепляясь пальцами за траву, – последняя плотина, сдерживающая поток крови Ахилла.