Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

Ей захотелось немедленно поделиться с кем-нибудь своими идеями, но при взгляде на Феликса и Адель Бернард, сидевших по другую сторону стола, воодушевление тут же покинуло ее. Люси немного знала Адель – та еще до замужества бывала у них в доме и позировала Эдварду. Он написал с нее четыре картины и некоторое время был даже увлечен ею. А недавно она сама решила заняться фотографией. На вокзале Паддингтон у них с Феликсом вышла размолвка, и теперь Адель сидела, уткнувшись в «Инглиш уименз джорнэл», а он столь же увлеченно исследовал новый фотоаппарат.

По ту сторону прохода Клэр строила глазки Торстону – главное ее занятие с тех пор, как он попросил ее позировать для новой картины. Все находили, что Торстон очень красив, но Люси, глядя, как он выбрасывает при ходьбе ноги с мощными ляжками, вспоминала отцовских призовых лошадей. Сейчас он смотрел не на Клэр, а на Эдварда и его нынешнюю натурщицу, Лили Миллингтон. Люси проследила за его взглядом. И сразу поняла, почему он так на них засмотрелся. Они сидели бок о бок с таким видом, словно были в вагоне одни, и Люси тоже залюбовалась ими.

Не найдя никого, с кем можно было бы поделиться своими соображениями, Люси предпочла оставить их при себе. И тут же решила, что оно, наверное, к лучшему. Ей очень хотелось произвести на друзей Эдварда хорошее впечатление, а Клэр совсем недавно сказала, что когда она начинает нести чепуху о времени, энергии, материи и пространстве, то делается похожей на сумасшедшую из Бедлама. (Правда, Эдвард считал иначе. Он всегда говорил ей, что у нее отличные мозги и она должна научиться ими пользоваться. Как это высокомерно со стороны мужчин, добавлял он, урезать возможности человечества ровно наполовину, не обращая внимания на мысли женщин, не прислушиваясь к их словам.)

Люси просила мать нанять ей гувернантку, а еще лучше – послать в школу, но та взглянула на нее с тревогой, пощупала дочери лоб, проверяя, нет ли у нее жара, а потом сказала, что она странная малышка и что такие глупые мысли надо гнать прочь. А однажды, когда мистер Рёскин пришел на чай, мать распорядилась вызвать Люси, и, пока девочка стояла у двери, вытянувшись в струнку, великий человек прочел ей целую лекцию о том, что женский ум предназначен не для «изобретения или творчества», а лишь для «упорядочивания, благоустройства и принятия решений касательно уже существующего».

Слава богу, что Эдвард регулярно снабжал ее книгами. Сейчас Люси жадно поглощала новинку, «Химическую историю свечи» – шесть рождественских лекций для молодых людей, прочитанных Майклом Фарадеем в Королевском институте. В книге высказывались довольно интересные соображения о пламени свечи в частности и о процессе горения в целом, о частицах углерода и о зоне свечения, к тому же это был подарок Эдварда, и Люси твердо вознамерилась смаковать каждое слово; но, честно говоря, изложено все было слишком уж элементарно. Книга лежала у нее на коленях с тех пор, как поезд отъехал от вокзала, однако Люси так и не нашла в себе сил открыть ее, думая вместо этого о лете.

Целых четыре недели в Берчвуд-Мэнор, да еще с Эдвардом в роли взрослого! С тех пор как мать сказала, что она может поехать, Люси считала дни, каждый день перед сном вычеркивая еще одно число в календаре. Девочка точно знала, что другая мать и думать не стала бы о том, чтобы отпустить тринадцатилетнюю дочь на несколько недель вместе с компанией художников и их натурщиц, без должного сопровождения, но Беттина Рэдклифф была не из таких – она вообще не походила на обычных матерей, каких встречала Люси. Беттина была «цыганкой», как величали ее дед с бабкой, а с тех пор, как умер отец, нередко ухитрялась устроить так, чтобы кто-нибудь из знакомых пригласил ее в путешествие или в гости. Вот и теперь, в июле, она уезжала в Италию, чтобы насладиться красотами амальфитанского побережья, а затем остановиться в Неаполе у Поттеров, друзей, которые сняли там дом. Поэтому ее не пугала перспектива морального разложения Люси в обществе, столь неподходящем для юной девушки. Напротив, она была даже благодарна Эдварду за то, что он взял на себя заботу о младшей сестре, пригласив ее провести лето с ним и его друзьями в Берчвуде: это освобождало ее от необходимости терпеть вынужденное великодушие свекра и свекрови.

– Ну вот, одной заботой меньше, – рассеянно сказала она и с воодушевлением вернулась к сборам.

Эдвард хотел, чтобы Люси провела с ним то лето, еще по одной причине. Именно ей первой он сообщил о покупке дома. Это было в январе 1861-го, он тогда отправился «в отлучку» и отсутствовал три недели, четыре дня и два часа. Люси лежала на животе поперек своей кровати и перечитывала «О происхождении видов», время от времени бросая взгляды в сторону окна, которое выходило прямо на улицу перед их домом в Хэмпстеде. Вдруг послышался знакомый звук шагов по мостовой. Люси всех различала по шагам: могучий молочник ступал тяжело, тщедушный, вечно кашляющий трубочист издавал звуки «тук-тук-кх», шаги Клэр не были примечательны ничем, кроме скорости, мать цокала тонкими, точно веретенца, каблуками. Но больше всего Люси любила целеустремленный, обещающий чудеса стук башмаков Эдварда.

Люси не нужно было даже подходить к окну, чтобы понять: приехал брат. Она отшвырнула книгу, скатилась вниз по четырем пролетам, пронеслась через холл и прыгнула прямо в протянутые руки Эдварда, едва тот ступил через порог. Конечно, в свои двенадцать лет Люси была слишком взрослой для таких манер, но Эдвард легко ловил ее, невысокую, и поднимал на руки. А Люси обожала брата буквально с колыбели и терпеть не могла, когда он уезжал, бросая ее на мать и на Клэр. Пока что его отлучки продолжались не больше месяца, но каждый день без него тянулся, как целая неделя, а список мыслей, которыми Люси хотела поделиться с братом по его возвращении, становился все длиннее и длиннее.

Едва оказавшись на руках у Эдварда, она начинала выкладывать все, что произошло в его отсутствие, торопясь, путаясь в словах. Обычно Эдвард жадно выслушивал эти истории, а потом делал сестре подарок – сокровище, приобретенное специально для нее; сокровищем неизменно оказывалась книга, и всегда по естественным наукам, истории или математике, которые она любила больше всего. Но в тот раз все было иначе: Эдвард приложил палец к губам – «молчи» – и сказал, что ее новости подождут, сегодня он будет говорить первым. Он совершил невероятное – так заявил он – и должен немедленно рассказать ей обо всем.

Люси была и заинтригована, и польщена. Мать и Клэр были дома, но избранной оказалась она, Люси. Внимание Эдварда было для нее как солнечный свет для растения, и Люси нежилась в его лучах. Оба спустились на кухню, единственное помещение в доме, где, как они знали, их никто не потревожит, уселись за лоснящийся от работы и воска кухаркин стол, и Эдвард поведал о купленном им доме. Двойной фронтон, простой, без затей, деревенский сад, рядом река и роща. Описание показалось ей знакомым раньше, чем Эдвард взволнованно произнес: