Владимир Семенов - Кремлевские тайны

Собственно, с этого момента и началась распродажа музеев. На прилавках вдруг появились подержанные, не очень старые мебель и картины, фарфор и хрусталь, бронза и гравюры. Появились одежда и обувь вышедших из моды фасонов, но все же привлекательные. Одним сдовом, все то, что до февраля 1917 года являлось предметами повседневного обихода… в императорских дворцах. Служило и семьям Николая II, великих князей, и многочисленному штату их слуг, лакеев.

Продажа из фондов императорских дворцов столь поразила современников, что послужила сюжетом для двух и поныне популярных произведений.

«В этом году в Зимнем дворце разное царское барахлишко продавалось. Музейный фонд, что ли, этим торговал…»

Так начинал Михаил Зощенко рассказ «Царские сапоги», написанный и опубликованный в 1927 году.

О том же идет речь и в до сих пор остающемся бестселлером романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», увидевшем свет в 1928 году. В нем основной поворот сюжета связан с тем, что стулья Кисы Воробьянинова, временно оказавшиеся в Музее мебели (отнюдь не фантазия автора, а реальный музей, существовавший в Москве, в Нескучном дворце до 1928 года), попадают на аукцион, где и идут с молотка как «дворцовая мебель».

Однако в открытую продажу — для всех, за рубли — шли действительно не представлявшие никакого значения вещи. Самая заурядная посуда, мебель, одежда, вещи, которых тогда столь остро не хватало, ибо отечественная промышленность их и в то время не выпускала в достаточном количестве. Лучшее же из запасников, действительно имевшее художественную значимость, интересное для любителей искусства предназначалось иностранцам, которые готовы были платить.

Всего два магазина — ленинградский, на Дворцовой набережной в доме 18, в нескольких шагах от Эрмитажа, и московский, на Тверской, в доме 26,— покупали за рубли и продавали за доллары, фунты, марки, франки «старинные вещи, картины, рисунки, гравюры, мебель, бронзу, иконы, фарфор, серебро, парчу, всевозможные ткани, рамы для картин (позолоченные, красного дерева) и пр.» Два года они действовали под неусыпным контролем Музейного отдела, осуществляя, но в разумных пределах, советский экспорт произведений искусства. И поставляя средства на охрану культурно-исторического наследия.

Только теперь доходы с расходами начали сходиться. Денег стало хватать и на содержание сотрудников, и на музейную работу, и даже на реставрацию памятников зодчества. Но именно тогда и произошло сцепление случайностей, которые и направляют подчас историю.

В Ленинград после пятилетнего отсутствия приехала Мария Федоровна Андреева. Приехала в отпуск. Отдохнуть, подышать воздухом Отчизны. И невольно обратила внимание на антикварный бум.

В январе 1922 года для многих стало неожиданным назначение заведующей киноподотделом Торгпредства РСФСР в Германии Марии Федоровны Андреевой. Урожденной Юрковской, по мужу — Желябужской.

Жизнь ее, казалось, не только навсегда связана с театром, но и предопределена служению Мельпомене. Еще бы, отец, из дворян Харьковской губернии, — главный режиссер Александрийского театра. На той же сцене, актрисами, и ее мать, и старшая сестра. С мужем, действительным статским советником, видным чиновником Министерства путей сообщения, связывает только сын. Вся жизнь — только в театре, для театра.

Мария Федоровна создавала, вместе со Станиславским, Немировичем-Данченко, Книппер, Москвиным, Лужским, Мейерхольдом, Лилиной, Артемом Московский художественный театр. Сыграла там Леля в «Снегурочке», Ирину в «Трех сестрах», Наташу в «На дне», другие роли. Тогда же познакомилась с Максимом Горьким, дружба с которым вскоре перешла в любовь. Короткий перерыв в театрах Суходольского, Незлобина, не менее популярных тогда, чем МХТ.

В 1917 году Андреева переехала в Петроград. После Октября работала заведующей местным театральным отделом, художественным подотделом. И вот, вдруг — торговля. Правда, поначалу, четыре года, искусством. Кинофильмами. Но душа к новому делу не лежала. Все сильнее и сильнее тянуло домой. Очень хотелось назад, в театр. На сцену. Но приходилось себя пересиливать.

В 1925 году М. Ф. Андрееву повысили в должности. Назначили заведующей художественно-промышленным отделом торгпредства. Поручили уже не покупать немецкие кинофильмы, а продавать изделия кустарей России и Украины, Закавказья и Средней Азии: ковры, холстины, рогожки, вышивки, игрушки, изделия из бересты и кости, бочонки… А заодно и антиквариат. Точнее, контролировать выполнение долгосрочного соглашения, заключенного еще в октябре 1923 года с одной из ведущих берлинских фирм, проводившей аукционы произведений искусства — кунстаукционхауз «Рудольф Лепке».

Соглашение было выгодным для обеих сторон. Немцы авансировали половину суммы на закупки, за свой счет отправляли в Ленинград экспертов, которые обходили частные и государственные магазины и лавочки на Невском, в Гостином дворе, на Апраксином рынке. Отбирали, покупали, за свой счет паковали и отправляли в Берлин приглянувшиеся картины, бронзу, фарфор, хрусталь. За свои же труды получали 7,5 процента от оценочной стоимости выставленного к продаже и 25 процентов от прибыли.

Три года продолжалась спокойная, не волновавшая никого, но и не приносившая особых доходов, коммерция. Положение изменилось, и весьма резко, лишь поздней весной 1927 года, когда Андреева заинтересовалась распродажами Главнауки. Она вспоминала призыв Ленина учиться торговать. Припомнила и апрель 1921 года, когда она, по заданию Л. Б. Красина, ездила в Германию, Данию, Швецию, читала лекции о голоде в России, а заодно и продавала первые партии произведений искусства, собранные в Петрограде для экспорта.

Далекая от музейной деятельности, от искусствоведения, Мария Федоровна наивно решила, что напала на золотую жилу, неиссякаемый источник ценностей. Задумала воспользоваться открывшимися перспективами, как ей показалось, возможностями и повысить валютные поступления своего отдела в Советский Союз. Договорились с «Рудольф Лепке» о расширении сотрудничества, проведении особого аукциона. Но тут же натолкнулись на конкуренцию.

До сих пор немецкие антиквары действовали на ленинградском рынке монопольно. Кроме них, никто не платил валютой за оптовые партии, а потому и не сбивал довольно низкие цены. А это-то и давало берлинской фирме возможность хорошо зарабатывать, создавало у нее заинтересованность. С июля же у них появился конкурент, готовый заплатить более высокую цену — некий Степан Михайлович Муссури, греческий гражданин из Москвы.

В отличие от других деловых людей из Европы, предпочитающих жить в комфортабельных отелях, Муссури обосновался на тогдашней окраине, на Божедомке, в доме № 20 по первому Лазаревскому переулку. А действовать решил вполне легально, не нарушая законов. После долгих переговоров заключил 12 июля 1927 года договор с региональным учреждением внешнеторгового ведомства — Мосгосторгом.