Владимир Семенов - Кремлевские тайны

Итак, палач всегда прав, а жертва виновна. Но приходит время, к палачам приходит Смерть, и они оказываются бессильными…

Смерть пришла к Феликсу Дзержинскому в 1926 году.

Феликс переживал глубокое нервное истощение, связанное с «кризисом в партии». На XIV съезде партии было принято решение об индустриализации страны. Пожалуй, никого из наркомов это решение не касалось так непосредственно, как Дзержинского: руководство индустрией было поручено ему. За это время финансовый голод в промышленности ничуть не уменьшился — напротив, возрос. Денег на индустриализацию — строительство новых советских фабрик и заводов — катастрофически не хватало. В очередной раз был объявлен режим «строжайшей экономии». В это же время на фабрики и заводы хлынул из деревни поток новых рабочих — «несознательных».

Из доклада Дзержинского на XXIII чрезвычайной Ленинградской конференции ВКП(б) в феврале 1926 года:

«…Крестьяне, чернорабочие, которые впервые приходили на фабрики и относились к производству, безусловно не как к своему пролетарскому делу, а как к тому, что не является их кровным делом.

Ряд донесений с Юга и Урала с несомненностью показывают, что очень часто вновь приходящие на фабрику смотрят на нее, как на чужую, стремясь только что-нибудь урвать и использовать для себя.

Эти новые пришедшие рабочие не прошли той героической мученической школы, которую прошел наш фабрично-заводской пролетариат в своей борьбе с самодержавием, с капитализмом.

Они подходят к предприятию, как к чему-то чужому. Как профсоюзы, так и партийные организации должны посвятить особое внимание тому, чтобы переварить в котле пролетарской политики и пролетарской солидарности тех вновь пришедших, которые должны научиться видеть в заводе или фабрике основу социализма, а не подсобное предприятие для своего хозяйства».

Это противоречие так и не было разрешено! Если смотреть на предприятие как на «свое», то почему бы не вынести оттуда что-нибудь «для своего хозяйства»? Даже из кремлевской переплетной мастерской мы выносили клей, коленкор и другие материалы… Да и сам Феликс Дзержинский в период работы в переплетной мастерской в Ковно выносил бумагу, краску и другие материалы, необходимые для гектографирования листовок и прокламаций.

Из доклада на чрезвычайной Ленинградской партконференции:

«Одним из органических недостатков нашей внешней торговли было то, что внешняя торговля была не только государственной монополией, но монополией одного ведомства (Наркомвнешторг), которое к другим, весьма заинтересованным ведомствам относилось враждебно, замкнуто.

На этой почве происходили в торгпредствах и разных торговых организациях неслыханные злоупотребления и ужасное загнивание».

Из речи Дзержинского на Пленуме ЦК партии в апреле 1926 года:

«Почему крестьянин не дает нам хлеба?

Да потому, что мы не даем ему товаров. Стоит только посмотреть, какая у нас еще организация производства, какие у нас раздутые штаты, какой страшный неслыханный бюрократизм не только в составлении планов, а на каждом шагу…

Там, где может работать один человек, там есть зам., пом. зама и к нему секретарь — и так без конца».

Нервы организатора «красного террора» были на пределе.

Из письма Дзержинского — Куйбышеву:

«Дорогой Валериян!

Я сознаю, что мои выступления не могут укрепить тех, кто наверняка поведет партию и страну к гибели, т. е. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова.

Как же мне, однако, быть?

У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмем правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством.

Если не найдем этой линии и темпа, оппозиция наша будет расти и страна тогда найдет своего диктатора — похоронщика революции, какие бы красные перья не были на его костюме…

От этих противоречий устал и я».

Эти слова были написаны 3 июля 1926 года.

Оставалось всего семнадцать дней до того часа, когда все поняли, до чего же безмерно он устал.

20 июля был Пленум. Дзержинский незадолго до этого перенес приступ грудной жабы. Врачи считали, что выступать на Пленуме ему нельзя. Феликс был уверен — лучше смерть, чем не выступить на Пленуме.

На Пленуме Дзержинский обрушился с критикой на оппозицию:

«Надо сказать, что область, у которой народным комиссаром стоит Каменев, является больше всего неупорядоченной, больше всего поглощающей наш национальный доход.

При чем тут развитие нашей промышленности?

Пятаков предлагает, со свойственной ему энергией, все средства, откуда бы они не шли, гнать в основной капитал.

Но именно такая постановка — разве она не есть сдача позиций частному капиталу. Если мы в наших промышленных и торговых организациях изымем и обратим оборотные средства на основной капитал, ясно, что частник на рынке сможет овладеть процессом обращения.

Если говорят вообще о росте частного капитала, это неправильно, но есть участки, на которых он растет и развивается. Это именно те участки, которыми ведает Каменев, участки заготовок среди крестьянства.

А если вы посмотрите на наш аппарат, если вы посмотрите на всю нашу систему управления…

От всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к председателю СТО и Совнаркома и говорил: «Дайте мне отставку или передайте мне Наркомторг, или передайте мне из Госбанка кое-что, или передайте мне и то и другое!»

В этом месте Каменев перебил:

— Чтобы Дзержинский не засаживал 45 млн. руб. напрасно.

Это значило, что крыть нечем: про 45 миллионов, которые «засадили напрасно», пять минут назад Дзержинский сказал сам: тресты Главметалла «припасли» материалов сверхнормы на 45 миллионов рублей.

Дзержинский ответил на реплику Каменева относительно спокойно:

— Для того, чтобы Дзержинский не засаживал 45 млн. руб. напрасно. Да, да!

И снова Каменев:

— Вы 4 года нарком, а я только несколько месяцев. Дзержинский:

— А вы будете 44 года, и никуда не годны, потому что вы занимаетесь политиканством, а не работой. А вы знаете отлично, моя сила заключается в чем?

Я не щажу себя, Каманев, никогда!»

Каменеву не суждено было быть наркомом 44 года. Но это отдельная история…

Для нас важно, что в то время, когда Дзержинский ругался с Каменевым, смерть вплотную подобралась к «железному» Феликсу. А он думал о партийных и хозяйственных проблемах, о бесчисленных врагах…

Софья Мушкат-Дзержинская оставила воспоминания о смерти мужа — советского инквизитора.

«В июле 1926 года состоялся Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Феликс был болен. Еще в конце 1924 года у него был первый приступ грудной жабы. Врачи потребовали, чтобы он ограничил свою работу до четырех часов в день, но он категорически отверг это требование и по-прежнему продолжал работать 16–18 часов в сутки.