Вадим Каргалов - Юрий Долгорукий

Подумал так Юрий и вдруг понял, что говорят воевода и тысяцкий с одного голоса, что упрямое противление отсылке ратников из Ростовской земли для воеводы Непейцы Семёновича прямая линия жизни, укладывавшаяся в его любимые слова: «До сего Ростову дела нет!» Если не видит воевода ростовской пользы - упирается до последнего, хитрит, непонимающим прикидывается, а если однозначно ростовскую тысячу в поход выталкивает, покоряется вроде бы, но едет не едучи.

«До сего Ростову дела нет!»

Едины они в мыслях, тысяцкий и воевода. Два могучих мужа за княжеской спиной. Твердь и подпора, если князь с ними вместе. Вдвое сильнее от такого единачества и князь, и верные княжеские мужи...

Будь что будет!

Юрий сбежал с крыльца, единым махом взлетел в седло; боярский сын Василий и стремя не успел поддержать. Княжеский конь с места рванулся галопом.

Стайка нарядных всадников вымчалась за ворота.

Бьётся за плечами князя красное шёлковое корзно, алая высокая шапка как язык пламени, но безусое лицо сумрачно, губы крепко сжаты, в больших серых глазах — устрашающая стынь.

Сердит Юрий Владимирович, ох, как сердит!

Гридни тоже по сторонам зыркают недобрыми глазами, плёточками помахивают. Чем не угодишь, однозначно сечен будешь. Княжеские гридни на руку быстры, силу на обильных господских кормах накопили немереную, только и ищут, куда приложить.

Людишки шапки срывают, издали кланяются, пятятся к частоколам, от греха подальше.

Оказалась позади пыльная городская улица. Жару будто сдуло встречным ветром. Зашуршала под копытами луговая трава - мягко, успокоительно.

Всадники нырнули в овраг, выводивший к берегу Клязьмы. Копыта звонко выстукивали по галечному руслу скудоструйного из-за летней жары ручейка.

На берегу Юрий спешился, присел на тёплый камень-валун. Махнул гридням, чтобы отъехали. Василий тоже спрыгнул на мягкий песок, принял повод княжеского коня, но отошёл недалеко, шагов на десять. Понял Василий княжеское желание побыть одному, но и свою службу знал - чтобы князь всегда на глазах был. Сберегатель!

Юрий сидел, смотрел на бегущую воду. Извечное движение речной глади завораживало, утишало страсти. Солнечные блики на воде вспыхивали, кружились хороводом, слепили глаза.

Потом солнце к закатной стороне покатилось, поалела вода в Клязьме, будто свежей кровью налилась. Но Юрий не углядел в сем недоброго знамения. Не к добру - мёртвая кровь, тяжёлая и холодная, а здесь алые струйки весело бегут, заплетаясь в причудливые узоры, живое всё, радостное. И мысли тревожные с бегущей водой уплывали.

Поднялся Юрий с посветлевшим лицом, весело крикнул подскочившему Василию:

— Обойдётся!

Долго ломал голову боярский сын Василий над смыслом сказанного. Что должно «обойтись» и что ему, княжескому сберегателю, надобно делать, чтобы это «что-то» не тревожило господина? Даже ночью, ворочаясь на лавке в дружинной избе, Василий размышлял, что означает непонятное княжеское слово, но так ни до чего и не додумался. Одно утешало: повеселел князь, тревоги отставил.

Наверное, легче стало бы верному дружиннику, если б мог он знать, что не ему было предназначено непонятное слово. Самому себе повторил его вслух Юрий, утверждаясь в правильности принятого решения.

Обойдётся!

И действительно - обошлось.

Зимой Мономах собирался в град Владимир, но не доехал - застрял в Смоленске. Сюда приехал для встречи с отцом Мстислав Владимирович Новгородский, и сразу отодвинулись куда-то далеко владимирские негромкие дела. С новгородским столом, на котором сидел сын Мономаха, дело оборачивалось худо. Великий киевский князь Святополк вознамерился возвратить город под свою великокняжескую руку. Неспокойно стало в Новгороде. Доброхоты Святополка (а их немало оказалось, заинтересованных в киевской торговле) смущали народ, нашёптывали вечникам, что Мономахов-де сын княжит не по закону, исстари-де повелось, чтобы Новгород держал сам великий князь или сыновья его, как повелит.

Отказываться от Новгорода Мономах никак не хотел, но и спорить в открытую с великим князем было бы неблагоразумно: обычай есть обычай.

Думали-рядили отец с сыном, и надумали. Самим ссориться с великим князем Святополком ни к чему, пусть новгородцы великому князю откажут!

Зачастили из Смоленска в Новгород большие и малые люди, велеречивые, ловкие и щедрые на даровое серебро. У владыки побывали, у игуменов монастырей и приходских священников, у влиятельных бояр и у бояр поплоше, но недовольных чем-нибудь, у торговых гостей. Не забыли и кончакских старост - за ними чёрные люди, быстро-мятежная вольница. Везде говорили, что князь Мстислав Владимирович Мономахович всем пригож, а иного князя Новгороду не надобно. Не пришёл бы новый князь с худом...

Не скоро удалось повернуть Новгород, всю зиму просидел Мономах в Смоленске, плетя хитрую паутину, а высидел-таки своё!

В Киев поехали новгородские послы, а речи перед великим князем Святополком вели такие:

«Мстислава нам дед его Всеволод дал младенцем, мы его воспитали и всему, что князю надобно, научили, и все его правлением и поступками довольны. Прислали нас от всего Новгорода донести, что всенародно не хотят вечники слышать, чтобы сын твой нами владел».

Дерзкие были речи, для великого князя непривычные, а послы, напирая, даже пригрозить осмелились - чувствовали за собой силу:

«Если сына пошлёшь, то его новгородцы не токмо не пустят, но опасно, чтоб чернь, возмутяся, коего зла бы над ним не учинила!»

Подумал Святополк и отступился, убоявшись неистового новгородского мятежа, тем более что от урочного серебра и от военной подмоги новгородцы пообещали не уклоняться.

А там и весна пришла, половцы в Диком Поле зашевелились, настало время Мономаху в Переяславль спешить, своё княжество оборонять.

Обошлось!

Да и Юрий с Георгием Симоновичем тоже не без хитрости.

Во Владимире для градного строения остался боярин Георгий Строгинишин, муж смирный и неторопливый, да тиун Ивашка Пыпин. Боярин Строгинишин - лежебока известный, с печи его разве что палкой согнать можно, торопиться заведомо не будет. Тиун Ивашка — тот совсем Другой, но в напарники к боярину куда как хорош. Великий хитрец и пройдоха, любого вокруг пальца обведёт, из небыли быль сотворит, столь ловок. Тиун Ивашка свой, княжеский, из княжеских рук смотрит, что ни подскажи - тотчас с полуслова уразумеет и в точности исполнит.

Полетели из Владимира к Мономаху грамотки многословные, успокоительные. Стараемся-де в поте лица своего, рук не покладая, людишек не жалеем, простит Господь — дело святое делаем, княжеское. Однако по осени прошли ливни великие, валы смыло, рвы залило, обозы на дорогах завязли, сызнова всё делаем. Одна напасть, слава Богу, миновала, другая по грехам нашим навалилась. Зима-де пришла ранняя, лютая, многоснежная. Что днём с превеликой тягостью поднимем, за ночь снегом засыпает. О мёрзлую землю топоры поломали, а новые кузнецы ещё не отковали, мало железа в граде. Послали за железом в Ростов, а когда обоз-то по многоснежью вернётся? Ждём, княже, землю кострами обогреваем, однако ж и дров мало. Овсы-то ныне не уродились, лошади ослабли, а по деревням частым гребнем мор на коней прошёл. Все эти напасти по грехам нашим, но, даст Бог, переборем напасти, твою княжью волю исполняя...