Вадим Каргалов - Юрий Долгорукий

Хорошо сие или не очень, однозначно не ответишь. Ростовской земле хорошо, если князь - самовластец, а общему делу Всеволодовичей, может, и не очень. Пристрожить сына или сделать вид, что не заметил отчуждённости?

Так ничего и не решив, отпустил сына:

 Поди, походи по граду. Наместник Ощера покажет где и что.

Мономах остался в горенке один. Долго сидел за столом, подперев подбородок ладонью, думал. О чём думал князь, не дано было знать даже всеведущему Ольбегу Ратиборовичу, самому ближнему боярину переяславского князя.

Ольбег терпеливо ждал за дверью и тоже думал. Что-то неладное чувствовал между отцом и сыном, а вот что - непонятно. Многое не разглядишь с переяславской башни. Корил себя Ольбег, что мало, слишком мало доверенных людишек было заслано в Ростов. Киевские дела казались важнее, черниговские, волынские. Исправлять надо, исправлять. Для начала поговорить по-родственному с братом Фомой, ближним боярином князя Юрия. Доверчив и простодушен Фома, ума нешибкого. Что знает - расскажет.

Не знал Ольбег Ратиборович, что тысяцкий Георгий Симонович строго-настрого наказал не беседовать с переяславцами, а особливо с братом Ольбегом, о потайных ростовских делах. Даже пальцем пригрозил: «Запомни, боярин, не Переяславль ныне твоя отчина — Ростов, а господин твой единственный - князь Юрий Владимирович Ростовский! Токмо ему и служи!»

Тысяцкого Фома побаивался, знал за собой кое-какие грешки, о которых Георгию Симоновичу было ведомо, но до князя не доведено. А ведь мог бы и сказать тысяцкий. Не угодишь чем - скажет...

Фома клятвенно обещал держать язык за зубами. Только на вид простоватым казался боярин, но что на пользу ему и что во вред - нутром чуял.

...То-то разочаруется назавтра переяславский боярин Ольбег родственной застольной беседой с братом! Будет Фома дорогое греческое вино выцеживать чашу за чашей, подливать да похваливать. Добрую половину жареного гуся, обложенного мочёными яблоками, умнёт и ещё попросит. Говорить будет громогласно и многословно - не остановишь. О ловитвах княжеских, о соколиной охоте, о том, какие саженные белуги в Волге-реке лавливаются и какие пышные да ласковые боярские вдовы тоскуют без добрых молодцов на Белоозере. Вспомнит и об огромадном старом медведе, что живёт в овраге под самым Ярославлем. Немыслимой силы медведь, но людей не трогает, и люди его берлогу вежливо обходят, верят, что не простой это зверь - заколдованный. Любопытно, конечно, послушать красноречивого хмельного боярина, но о том, что могло заинтересовать Ольбега, кровный братец Фома не обмолвится ни полусловом. Родство - родством, а служба - службой...

Другие ростовские мужи тоже не откровенничали, и это больше всего настораживало боярина Ольбега. Может, ещё чего затевают? К месту припомнилось, что о лукавстве ростовцев, намеренно затянувших градное строение во Владимире, оповестил Мономаха именно он, Ольбег, за что и был удостоен похвалы княжеской. Ныне же рассказывать князю будет нечего...

Пока Владимир Всеволодович Мономах и его верный боярин Ольбег Ратиборович томились размышлениями, Юрий с Василием и наместником Ощерой неторопливо ходили по суздальским улицам; позади, в отдалении, лениво пылили сапогами неизменные гридни-телохранители.

В одну, другую полуземлянку заглянули благочестивые мужи, осторожно спускаясь по ступенькам и склоняя головы под низкой притолокой. Всё везде было одинаковым. От стены до стены - сажени четыре, не боле. По стенам - нары, пол земляной. Жердевые стропила, от углов сходившиеся к центру, подпёрты столбами. На обомшелые старые деревья похожи столбы: утыканы колышками, а на колышки понавешано всякое - и одежонка, и хозяйственная мелочишка. Посередине, под круглой дырой в кровле, очаг из сыромятных кирпичей - топили здесь по-чёрному. На полках посуда, больше глиняная, но встречалась и медная. Железный светец о трёх ножках, лучина в железном же зажиме - для вечернего времени приготовлена. А полная темень придёт - на нары, и спать. Постельную рухлядишку не прибирали днём. Ну стол ещё, из двух широченных плах составленный, и стульцы при нём без спинок. Неизменная лампадка в красном углу, перед образами. Крещёные люди здесь живут. Как рухнули на колени, захваченные врасплох неожиданным появлением нарядных мужей, так и остались - коленопреклонёнными.

Постояли, помолчали мужи и полезли вон по земляным ступенькам, как из земляной тюрьмы - поруба. Скучно бытовать в таком жилище, скудно.

В рубленых избах суздальцы жили побогаче, повеселее, но для Юрия не было здесь ничего интересного. Видел он такие избы. Будто из Ростова иль из Ярославля перенесли - всё было один к одному.

В единственную городскую церковь, конечно, заглянули. Изнутри она смотрелась ещё неприглядней. Стены закоптились до черноты. Щелястый пол вздрагивает под ногами, как живой, скрипит. Убранство иконостаса бедное, лики святых на иконах потемнели, едва различимыми стали.

Местному иерею отцу Фёдору, выбежавшему из алтаря благословить князя, Юрий сказал сочувственно:

 Сам вижу, беден храм и ветх. Даст Бог, скоро всё переменится. Новый храм на этом святом месте будем ставить, каменный, со свинцовыми куполами, как в стольном Киеве. Молись за успех богоугодного дела, святой отец.

Священник качнулся — не то на колени хотел встать из благодарности, не то ноги не держали. Проворный Василий успел подскочить, бережно поддержал святого отца.

От порыжевшей, некогда чёрной рясы святого отца остро разило чесноком и ещё чем-то, тошнотворно сладким.

 Возблагодарит тебя Бог, княже, за благое намерение! - неожиданно громко и басовито возгласил отец Фёдор.

Со скрипом приотворилась дверь бокового придела, выглянул дьякон - бородища кустистая, глаза заспанные, запухшие. Отец Фёдор гневно скосил глаза. Голова скрылась, дверь медленно-медленно притворилась, беззвучно, без прежнего скрипа.

Святой отец провожал князя до самой паперти и всё кланялся, кланялся, повторяя: «Благослови тебя Господь!», «Да не минет тебя милость Божия».

Возле паперти толпились люди. Хоть не в большом числе, но успели прихожане сбежаться к храму посмотреть на князя. На глазах у людей Юрий почтительно поцеловал жёлтую морщинистую руку священника, являя христианское смирение.

Толпа одобрительно загудела.

Подоспевшие дружинники оттеснили толпу, освобождая проход.

В боярские хоромы решили не заходить, хотя возле некоторых ворот уже поджидали князя хозяева с чадами и домочадцами, принаряженные и почтительные. Умоляли князя оказать честь — заглянуть хоть на минуту.

Но Юрий только приветливо улыбался боярам, проходя мимо, а наместник Ощера, приотстав, терпеливо объяснял, что князь не для гостевания в город вышел и что если у какого мужа на дворе остановится князь, то другим мужам в обиду будет, а если у всех побыть хоть недолго - дня не хватит...