Альгирдас Поцюс - Заложники

Мы выражаем твердую уверенность и надежду на то, что высокочтимый и благороднейший правитель Жемайтии Скирвайлис, а также все родовитые люди, простой народ этого края окажут братьям ордена радушный прием и всестороннюю поддержку.

Гальвидис протянул князю пожелтевший пергамент и вытер пот со лба. Он искоса посмотрел на окружение князя, будто желая убедиться, поняли ли эти люди содержание письма. Лица у всех вытянулись от удивления, мужчины злобно сверлили глазами Гальвидиса, словно это он принес столь неприятную весть.

Старик Вилигайла отвернулся к стене, язвительно проворчав:

— Пусть они своим псам рассказывают эти сказки!

— Мы их не приглашали, так чего ради они сюда лезут? — вскипел Скабейка.

— Намылить им шеи, и дело с концом! — выпалил Юдикис, старший сын князя Скирвайлиса.

Зажав в кулаке бороду, князь хмуро молчал и лишь время от времени с удивлением переводил взгляд на говоривших. Даже известный молчун Гинётис, оружейник замка Локиста, и тот вышел из себя.

— Да разве ж их бог сильнее нашего Перуна? — возмущенно спросил он у Гальвидиса, едва тот прочитал письмо. — Не было такого и никогда не будет!

— А кто говорит, что сильнее? — перебил его Вилигайла.

— Они говорят!

— Собачья брехня! Нашли кого слушать!

Скирвайлис устроился поудобнее в кресле, продолжая держать в руках послание ордена. Князь не знал немецкого и тем не менее пристально вглядывался в замысловатые закорючки, из которых были составлены во множество строк непонятные слова. Он чувствовал себя неловко оттого, что не мог ничего понять из адресованного ему письма. Ему мерещилось, что долговязый Зигфрид Андерлау, которого в прошлый раз так развезло от медового напитка, сейчас притаился за этими значками и посмеивался над ним.

— Не верю я, что орден намерен проповедовать ученье божье! — заключил Скирвайлис хмуро.

— А что же он станет делать?

— Разнюхает, как нашей землей половчей завладеть!

— Руки им укоротить! — вскочил с места Юдикис. Его тощая шея от волнения стала еще длиннее. На ней вспухли две жилы, напоминающие оборы лаптей. — Созовем войско и зададим им жару! Спасибо им, что хоть удосужились предупредить заранее.

— Собрать войско ты, конечно, сможешь, но встречать крестоносцев вам придется без мечей. Ведь они договорились с князем Витаутасом, а значит, нам следует лишь подчиниться их воле и принять людей ордена на родной земле с миром, — спокойно объяснил Скирвайлис.

— Витаутас изменник! — рявкнул Вилигайла. — Давайте не будем слушаться его! Он позорит своего достойного отца, отважного князя Кястутиса!

Скирвайлис нахмурился. Ему явно пришлись не по душе эти заявления, но он все же не спешил призывать к порядку распоясавшегося старика — ведь и в сердце самого князя закрался червячок сомнения.

— Минуточку терпения, Вилигайла! Не спеши никого осуждать! — примирительно сказал он. — Нам лучше всего подождать да поглядеть, куда Витаутас повернет оглобли.

— Дождемся, когда крестоносцы нам петлю на шею набросят, — проворчал старик.

Не обращая внимания на старого воина, князь Скирвайлис поднялся с мягкого кресла, покрытого рысьей шкурой, шагнул к Гальвидису и по-отечески положил ему руку на плечо.

— Спасибо, что помог прочитать бумагу. Теперь-то нам все ясно. Чем же тебя отблагодарить, молодой человек? Железные воинские доспехи не желаешь случайно? — спросил князь и обвел глазами комнату в надежде увидеть младшего сына.

— Эй, Гругис! — крикнул он, заметив наконец юношу. — Принеси-ка сюда из оружейной панцирь, тот, что мы сняли с рыжебородого!

Юноша нехотя поплелся к дверям. Ему неприятно было выполнять поручение отца, потому что роскошный панцирь рыжебородого крестоносца он приглядел для себя. Однако Гругис не посмел, по обыкновению, перечить отцовской воле.

Сверкающий панцирь, слегка помятый секирой, пришелся впору знатоку немецкого языка Гальвидису — сидел на нем как влитой. Мужчины с восхищением, а некоторые и с завистью уставились на него. Гость из Ретавы не скрывал, что доволен столь щедрым подарком. Он хвастливо оглядывал себя и приставал к окружающим с расспросами:

— Ну, как? Идет мне?

— Не очень, — буркнул Гругис и, отойдя в дальний угол, опустился на скамью.

Гальвидис же продолжал хвастать обновой и сбросил кольчугу, лишь когда хозяин замка пригласил всех к столу.

Подали жареных окуней, и Скирвайлис неожиданно обратился к Гальвидису с довольно странной просьбой.

— Ты бы не отказался обучить моего сына чужому языку? Вот выучился бы он читать-писать, и у меня был бы свой писарь. Мне не с руки нанимать для этого чужеземцев.

Гальвидис оценивающим взглядом посмотрел на Гругиса, будто тот уже был его учеником. От него не укрылось, как вспыхнул под его взглядом юноша.

— А хочет ли сам молодой князь учиться языку врага? — спросил он.

Гругис положил в миску обглоданные рыбьи кости, помолчал и ответил вопросом на вопрос:

— А наши слова можно передать на бумаге по-ихнему?

— Можно, правда, тут есть свои закавыки, — неопределенно ответил Гальвидис.

— А почему бы нам не послать магистру письмо, написанное на нашем языке? Пусть-ка поищет переводчика! — предложил юный княжич из Локисты.

— Верно говоришь, Гругис! — одобрительно загудели вокруг голоса. — Научись грамоте да напиши все начистоту этому кровопийце! Выложи ему все как есть, то-то раззявится от удивления!

Скирвайлис решил, что самое время сказать и ему свое слово. Обтерев полотняным платком губы, он заметил:

— Это хорошо, что мой сын возьмется за учебу. Только бы он оказался способным к этой мудреной науке.

— Да Гругис наш любого за пояс заткнет! Ему это раз плюнуть! Молодой ведь, значит, любая премудрость ему нипочем! — ответили за юношу челядинцы.

Гругис одарил их благодарной улыбкой.

Было решено, что весной, когда спадет вода, ученик отправится в Ретаву. Да и куда спешить? Ну а сейчас, пока лежит снег, пусть-ка поупражняет с охотниками руку — в Локистском имении еще не все кадушки забиты засоленной дичью.

Но был среди челяди один человек, который не одобрял эту затею. Вилигайла считал пустым и позорным занятием обучение языку крестоносцев, чем-то сродни общению со злыми духами. Правда, он не высказал эту мысль вслух князю — все надеялся, что Гругис сам передумает. Тем более что юноша был заядлым охотником, а в лесу, во время азартной погони, все эти глупости сами собой выветрятся из головы. Это зимой. А весной на смену этим удовольствиям, глядишь, придут другие.

Когда с Гругисом случилось несчастье, снег уже почти растаял, и лишь на дне да на северных откосах глубоких оврагов белели последние его заплаты.