Олег Слободчиков - Первопроходцы

— На кой с судьбой спорить? — не сводя глаз с черной полосы отлива, громко спросил Баев. — Все равно одолеет!

— Это кому как Бог даст! — строго взглянул на него старший Стадухин.

Снял шапку, стал креститься и кланяться на восход, мысленно упрашивая своих святых покровителей, чтобы с ним остался хотя бы десяток охочих людей. Промышленные перебирались с судна на судно, перетаскивали свои немногие пожитки. Ненадолго скрылось солнце за тучей и снова зарозовело. Двое топтались у счаленных бортов, не зная, на какую сторону перейти. Товарищи той и другой половины со смехом зазывали их. Наконец оба решились, и Стадухин подумал, что они непременно погибнут. На его судне оказалось чуть меньше половины ватаги. Он не ждал такого от людей, много говоривших и помышлявших о богатстве.

Суда расчалились. Бывшие связчики поклонились друг другу. Среди оставшихся со Стадухиными было много должников купца Баева. Они махали ему шапками, а он похлопывал себя по груди, напоминая о записанном долге. Баевский коч поднял куцый парус, обвисший при слабом ветре. Гребцы налегли на весла и повели шитик к видимому берегу. На стадухинском судне разобрали весла и своей силой пошли в другую сторону. Вскоре кормщик увидел знакомый мыс, далеко вдававшийся в море, от которого были унесены оба коча. Михей обошел его и так же в виду берега повел свое судно на полночь. Дул боковой западник, прижимая к скалам. Добытых шкур не хватило на добрый парус. Сшитый в одно лоскут лишь помогал гребцам при свежем попутном ветре. На третьи сутки горы стали отступать от берега, покрытого тундровой зеленью.

— Неужели опять болота? — стали тревожиться промышленные, разглядывая сушу.

Высмотрев далекий мыс по левому борту, Стадухин натянул шапку до ушей, молодецки выкрикнул:

— Умаялись грести против ветра? А как напрямик попытать счастье?!

Уставшие гребцы запели молебен морскому Николе, Стадухин взял курс на едва видимый мыс, судно оторвалось от близкого берега и пошло к полуночи. В пути пал туман. Михей поглядывал на маточку и вел коч в неведомое. Его люди за веслами чутко прислушивались к звукам и обрадовались, когда послышался шум приливной волны, гремящей окатышем. Услышал сушу и кормщик, послал брата на нос, мерить глубины шестом. Вскоре разъяснилось низкое небо, за крутым берегом из-за желтеющего окатыша показались зеленые верхушки деревьев. Тарх закричал:

— Лес, братцы! Похоже, хвойный, густой! Должен быть всякий зверь!

То, что мореходы приняли за берег, оказалось высокой и длинной отмелью, намытой волнами. За ней был широкий залив с устьем реки. Коч вошел в нее с приливом. Едва стала отходить в море вода, промышленные бросили каменный якорь, чтобы удержаться на месте.

— Не Гижига ли? — озираясь по сторонам, спросил брата Тарх и начал расспрашивать ходынца. Тот водил по сторонам плоским, раскрашенным носом, мигал невидимыми ресницами, вспоминая рассказы сородичей.

— Гижига!

— Ты здесь бывал?

— Нет! Слышал!

— Вот ведь, старый шкодник, что учудил! — опасливо корили водяного промышленные люди.

Другие страстно молились Николе Чудотворцу, благодарили за легкий путь, случайный выход в благодатное место.

— Если не Гижига, то лучше, чем Пенжина, — фыркнул Михей, оглядываясь по сторонам. — Зимовать можно.

Едва обнажились при отливе отмели реки, люди разошлись по суше и стали привычно обустраиваться: одни с треском ломали сухостой и раздували костры, другие разметывали сеть. Старший Стадухин выставлял караулы. Не надо было далеко идти от стана, чтобы увидеть, что Бог привел в места, обильные зверем и рыбой: рыбачившие хотели поправить выставленную сеть, а она оказалась забита рыбой.

— Похоже, не зря страдали! — с сердечной радостью перекрестился атаман и стал осматриваться, где поставить зимовье.

Едва скрылись последние нарты стадухинской ватаги в заснеженной долине Анадыря, в дежневском зимовье наладился покой, нарушенный прошлогодним нашествием промышленных людей. Почти все спасшиеся спутники Бессона Астафьева жили в одной тесной избе с корякскими, анаульскими, чукотскими женками и теперь могли расселиться. Моторинские и бывшие стадухинские казаки с оставшимися холостыми промышленными людьми тоже зажили просторно. Сходиться в задружные семьи и чуницы их принуждала только непомерная нужда в дровах, которых каждой избе требовалось много.

Первое время все жили мирно, хотя неделями выли пурги с секущим снегом, который, пробиваясь через малые щелки, наметал в избах сугробы, ветры срывали с крыш дранье, прикрепленное к земле ремнями из кож: конец зимы и начало весны выдались ненастными. Но люди не свирепели от вынужденного безделья. Разве невоздержанный Бугор поругивался со вспыльчивым Костроминым — тот давал товар в долг по дорогой цене: аршин холста два рубля, один кремешек для фузеи — полтина. Но зимовейщики знали, какими трудами и расходами все это было доставлено на Анадырь. Запаса красной рыбы с лихвой хватило до весны. За зиму она так приелась, что даже дикие женки жевали ее с таким видом, будто во рту были опилки. Едва пошли к северу дикие олени, мужчины и женщины отправились на промысел мяса. У важенок было время отела, люди и волки добывали их, изможденных родами, вместе с новорожденными телятами. Когда в вечной мерзлоте была вскрыта очередная яма с красной рыбой, возле нее, как обычно, закрутились собаки, купленные у юкагиров и перебежавшие от них. Студеной ночью они беспокойно завыли. Семейка Мотора, приподнявшись на локте, прислушался.

— На гон распелись или что? — сонно пробормотал, не желая выходить из зимовья. По общему молчаливому согласию караулов он не выставлял. Подкинул дров на тлевшие угли. перекрестился и с головой укрылся меховым одеялом.

Собаки бесились и другой ночью. Семен долго ворочался с боку на бок, потом скинул одеяло, сунул ноги в ичиги, подобрал полено, чтобы успокоить их. Скинув закладной брус, высунулся наружу и тут же прикрыл дверь.

— Медведь! — сипло прошептал, выглядывая ближайшую пищаль.

Бугор сбросил одеяло, схватил свою заряженную, прислоненную к стене, подал Моторе, выхватил из очага тлевший сучок. Семен прицелился, Василий приложил к запалу без подсыпки тлеющий огонь. Пищаль громыхнула. С нар вскочили полураздетые казаки, схватились за оружие. Мотора, отставив ружье с курившимся стволом, снова приоткрыл дверь. Пороховой дым рассеялся. Раненый медведь отбежал на сотню шагов и залег на открытом месте.

— Наш! — радостно вскрикнул Мотора. — Пусть полежит и отойдет с миром.

Зверь не успел растерять жир. Его мясо сильно пахло рыбой, но это никого не смущало. Рыбным духом в здешних местах были пропитаны земля, вода и воздух. Съели мясо быстро. Доедая, разговорились о том, что лето не за горами, пора подумать, как жить и для чего. Разговоры перешли в соборный совет, затем в сход.