Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

Варя улыбнулась, смахнула выбежавшую на щеку слезу и побежала вниз.

После обеда небо над Болотеевом затянуло серенькими тучками. Никита Закатов, привычно трясясь в древнем тарантасе по едва подсохшей дороге, думал о том, что к вечеру снова начнётся дождь.

«Впрочем, хорошо для овсов, они в этом году лезут так, что любо-дорого… а тебя вот на обратном пути непременно зальёт! Ночевать, что ли, остаться у этих Казариных?»

При этом Никита совершенно точно знал, что ночевать вернётся домой, хоть вселенский потоп начнись, потому что Маняша без него не уснёт. Ехать никуда не хотелось, настроение было премерзким.

Вчера в сумерках на двор к Закатову пришёл незнакомый крестьянский парень. Он долго отказывался входить в дом, непрестанно кланялся, совал Дуньке связанную курицу и корзинку яиц, просил прощения, что мало принёс, и впал в настоящую панику, когда ему втолковали, что барин подношений не принимает. Парень оказался крепостным Казариных – дальних соседей, два года назад купивших крохотную усадьбу Прохоровку на самом краю уезда. Закатов даже не был с ними знаком.

«Так какие же у тебя споры с твоим барином, Фёдор? Земли не даёт?»

«Не пущает со двора, хоть ты умри!» – широкоскулое, загорелое дочерна лицо парня было испуганным и сердитым одновременно. Волнуясь, он непрестанно теребил подол рубахи и переступал ногами в разбитых, порыжелых, явно надетых только ради визита к мировому сапогах. – «У меня, барин, изволишь видеть, невеста есть, Фимка – тоже нашего барина девка. И как есть сирота: мамка её ещё на Покров померла. И порешили мы с Фимкой закон принять да подаваться в Гжатск, к дядьке моему: у него мастерская там да торговля. Дядька давно пишет, чтоб собирался я: своих-то сынов у него нету. Отчего ж не поехать? А барин, Алексей Порфирьич, нипочём не пущает! Вы, говорит, мои рабы, за деньги купленные, и я себе в убыток вас из усадьбы не выпущу! Фимку под замок посадил и экономку свою приставил стеречь, а куда же мне без неё?»

«Глупость какая!» – недоверчиво сказал Закатов. – «Как он может вас удерживать, если вы – свободны? У вас ведь даже земельных споров быть не может, раз ты – дворовый!»

«Верно, барин, за мной и землицы ни пяди не значится! И давно бы сам ушёл, никого не спросясь, коли б не Фимка… А её ведь тоже опасно под замком долго держать! Девка она с карахтером! Вот не стерпит да, не ровен час, прибьёт экономку-то… Тогда ведь вовсе худо будет! А с какой-такой вины нам с ней на каторгу идтить? Вы приезжайте в Прохоровку, батюшка Никита Владимирыч, окоротите барина-то нашего… На вас вся надёжа!»

Никита вздохнул и пообещал приехать на следующий день. Фёдор повеселел, низко поклонился, попытался в последний раз всучить свою курицу Дуньке, но та, уже имевшая с барином несколько бесед на эту тему, решительно дар отвергла. Теперь обещание требовалось выполнять, и Закатов заранее знал, что ничем хорошим этот вечер не кончится.

В Прохоровку Никита прибыл уже в сумерках, когда тучи, слегка сбрызнув зелено-бурую молодую рожь на полях, умчались за лес, а небо на западе горело великолепным, сотканным из золотых и алых перьев веером заката. Справившись у встречного мужика, где живёт прохоровский барин, Закатов подкатил к старому, покосившемуся дому, когда-то крашенному зелёной краской, а сейчас совершенно облупившемуся. С правой стороны дом подпирали несколько жердей, уже обвитых хмелем и повиликой, и буйно цветущая черёмуха. С левой была навалена огромная навозная куча, в которой суетливо рылись тощие куры и взъерошенный, голенастый петух. Со стороны скотного двора раздавалось надрывное мычание: коровы, очевидно, были ещё не доены. Возле разбитой будки лежала лохматая псина, которая при звуках подъехавшего экипажа даже не подняла головы.

Едва выбравшись из тарантаса, Никита сразу же увидел Фёдора. Парень поднимался по тропинке от реки, ведя в поводу вороную кобылу. Кобыла была такой красоты и стати, что Закатов на миг позабыл обо всём на свете и уставился на неё жадными глазами.

– Охти, батюшка, Никита Владимирыч! – обрадовался Фёдор, выронив повод. – Вот спасибо, что не забыли нас, грешных! Уж сделайте милость, усовестите барина-то! Фимку из каморы так и не пущает! Она сначала ревела, а теперь есть отказывается! Третий день голодная сидит и того гляди себя уморит барину назло! Фимка у меня – девка нравная, она и помереть из гордости может, очень даже просто! Вы уж окажите милость…

– Окажу. – пообещал Закатов, не сводя взгляда с кобылы. – Скажи, а откуда у твоего барина такая лошадь? Это же настоящая орловка! Алексей Порфирьевич лошадей разводит?

– Куды-ы… – насмешливо махнул рукой Фёдор, оглядываясь вокруг. – Кого тут разводить, окромя воробьёв… Дворовых – я да Фимка, да ещё скотница с мужем, уж вовсе старые. Эту Наяду барин, извольте видеть, взапрошлогодь в карты на ярманке выиграл – да вот теперь и не знает, что с ней делать! Она ж только на выезд годится, в работу такую не поставишь! Хороша, разбойница, нечего сказать, да не ко двору вовсе… Спортят её только тут. Вы, Никита Владимирыч, сделайте милость, проходьте на двор! Я чичас Наяду заведу да доложусь про вас.

«Вот уж верно, испортят…» – подумал Закатов, не в силах отвернуться от кокетливо ступающей красавицы-кобылы, которую Фёдор торопливо вёл через загаженный двор. Из дома между тем никто не показывался, хотя шум, топот ног и приглушённый разговор отчётливо слышались сквозь прикрытые ставни. Закатов прошёл на двор мимо собаки, по прежнему не обращавшей на него никакого внимания, – и в это время дверь дома распахнулась. На крыльцо вышла высокая молодая баба в новом сарафане и шёлковом красном повойнике. Посмотрев на Никиту, она улыбнулась и слегка поклонилась. Сразу же стало заметно, что она очень красива и прекрасно осознаёт это. Её свежее, чистое, темноглазое лицо портили лишь длинные и густые брови, которые, почти сходясь на переносье, придавали лицу красавицы что-то жёсткое, недоброе.

– Доброго вечера, барин! – певуче выговорила она. – Вы к Алексею, верно, Порфирьичу?

– Здравствуй, милая. Я здешний мировой посредник Закатов Никита Владимирович. Соблаговолит ли твой барин меня принять?

Улыбка пропала с лица красавицы. Она приоткрыла было рот, чтобы что-то сказать, но в это время за спиной её скрипнула дверь. Мужской голос спросил:

– Гранюшка, что же ты гостя держишь на дворе? Прошу покорно входить, милостивый государь! Отставной титулярный советник Казарин Алексей Порфирьевич – к вашим услугам!

Закатов повторно назвал себя. Они с хозяином раскланялись, обменялись рукопожатиями и прошли в дом.

Казарин оказался сутулым человечком лет сорока с намечающейся плешью и одутловатым, болезненно жёлтым лицом, которое сильно портил срезанный куриный подбородок. Разговаривая с Никитой, он чрезмерно и как-то подобострастно кланялся, без нужды одёргивал сидящий на нём колом коричневый сюртук, всплёскивал короткими руками с небрежно обрезанными ногтями и распространял вокруг себя удушливый запах одеколона, который, без сомнения, призван был заглушить вчерашний перегар.