Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Аннет, пожалуйста… Давайте не будем… не будем об этом сейчас.

– Я теперь понимаю, что была неправа. Что я не могла просить тебя за Серёжу в каждом своём письме, не зная даже, в чём он виноват перед тобой! Обиды иногда бывают такие, что… что нельзя и не должно их прощать! И ты за эти годы могла повстречать другого, более достойного человека, который… Варя, я была просто глупа со своими уговорами и увещеваниями! Хотела, чтобы брат не страдал, – а из головы вон, что ты, возможно, мучаешься не меньше! С этими своими добродетельными письмами я была как провициальная тётушка, которая всех хочет помирить, дабы её батюшка на проповеди за доброту христианскую похвалил! Поверь, я не вернусь больше к этому разговору! Но скажи мне одно: твои письма ко мне были холодны из-за этого?

Варя порывисто повернулась к подруге. Её глаза казались огромными от стоящих в них слёз. Медленно, сбиваясь на каждом слове, она заговорила:

– Аннет… поверьте, что… Вы правы. Я… я просто не знала, что вам написать. Я хотела по-другому… Начинала несколько раз, но… Я же не могла сделать вид, что вовсе не видела этих ваших строчек о… о Сергее Станиславовиче! Что я не читала их! Было бы глупо, невежливо… А говорить с вами о нём я просто не могла! Не могла, и всё тут! Ни с вами, ни с кем-то ещё! Я… ну что я могла вам написать в ответ, если у вас половина каждого письма была – о нём?!

– Варя, Варя, милая, не оправдывайся не в чём! – вскричала Аннет, вскакивая. – Просто прости меня и забудь обо всём! Мы начнём дружить снова, сначала, с чистого листа! Ты дорога, ты нужна мне! Ты не знаешь, как я скучала все эти годы без тебя! У меня никогда не было такой подруги! И… и говори мне «ты», наконец! Мы знакомы с детства, сколько можно, я ничем не лучше тебя!!!

Варя, наконец, не выдержала и разрыдалась. Аннет немедленно расплакалась тоже, и девушки бросились друг дружке в объятия.

Через час княжна Тоневицкая уехала, заручившись обещанием Вари как можно скорей увидеться снова. Проводив подругу до извозчика на углу и клятвенно пообещав быть у Тоневицких на этой же неделе («Маменька будет ужасно рада, она всё время спрашивает о тебе!»), Варя вернулась в дом и долго сидела у окна, сжав голову руками. Мысли, разбуженные нежданным визитом, бились как в запертую дверь, – мучительно, безостановочно. И все – о нём, о нём, о нём…

Тот день, когда на стол её мастерской в Риме легло толстое письмо из России с надписанным знакомой рукой адресом, Варя до сих пор вспоминала с острой болью под сердцем. Она ещё не вскрыла конверта, сургучная печать ещё не подалась под дрожащими, бессильными от волнения пальцами, – а Варя уже чувствовала, знала наперёд каждую строчку в этом письме. Ведь всё так же обрывалось сердце, стоило вызвать в памяти загорелое лицо с резкими и твёрдыми чертами, синие насмешливые глаза, волну густых пепельных волос над высоким лбом… Смешно – отчего и он сам, и Аннет так уверены в том, что она не простила его? Простила давным-давно. Чуть не в тот же день, когда случилась их последняя встреча – такая короткая и такая горькая… Ведь и обидеться всерьёз нельзя было на такую глупость! Варя только грустно улыбнулась, вспомнив то морозное утро, когда она с мокрой тряпкой в руках отмывала комнаты богатого купеческого дома, в котором накануне состоялась её первая выставка. Квартиру эту – богатую, просторную, хорошо обставленную, – нашли Варины друзья, и выставка прошла как нельзя лучше. Но на другое утро пришёл Сергей, с которым Варя не виделась несколько лет. И, обнаружив её среди роскошной обстановки охотнорядского рококо, сделал самый чудовищный вывод, какой только можно было вообразить! До сих пор у Вари стоял в ушах его холодный, чужой голос:

«Так ты живёшь теперь здесь? Сколько стоит такая квартира? Кто же твой покровитель?»

Если бы она могла тогда отвечать!.. Не оправдываться, нет, – но хотя бы рассердиться, хотя бы заплакать! Но обвинение было столь нежданно, несправедливо и нелепо, что Варя не сумела вымолвить ни слова в свою защиту. Так и стояла, глотая слёзы, с грязной тряпкой в руках, слушая быстро удаляющиеся шаги на лестнице. Сергей ушёл, даже не оглянувшись на неё, – такой же, как всегда, несдержанный, вспыльчивый, готовый поспешно судить… Таким Варя его и любила. И знала, что он никогда не изменится. И несколько дней мучилась тем, что не смогла побежать следом, остановить, объяснить, упрекнуть в несправедливости… Не побежала, не удержала. И несколько дней спустя, когда горечь в сердце немного улеглась, Варя даже смогла убедить себя в том, что по-другому и быть не могло.

«Ну что ты, дура, мучаешься?» – уговаривала она саму себя, глотая слёзы. – «Ну а коли бы не осерчал он? Коли бы по-доброму встретились? Коли бы женился он на тебе? Хороша бы ты была княгиня, нечего сказать… Ни встать, ни повернуться – только мужу позор. Он тебя и в люди никогда не вывез бы, и к себе никого бы пригласить не смог. Сама ведь всё понимаешь, Варька… ещё когда с тятенькой про это толковали! Из-за этого и из Бобовин в Москву убежали… а Серёжа всё равно тебя нашёл! Нашёл, ирод… чтоб гадостей наговорить да дверью хлопнуть! Ну, так, может, и слава богу! Уж лучше сейчас, чем если б ты с ним год-другой прожила, надоела ему до смерти да сама с тоски в реку бросилась! Что Господь ни делает – всё к лучшему!»

А через неделю на Полянку явилась графиня Беловзорова. Варя была до обморочного состояния перепугана визитом блестящей дамы из высшего света. Но Евдокия Павловна оказалась простой, ласковой и деловитой барыней. Она объявила Варе, что видела её картины и считает, что у юной художницы огромный талант, который не должен быть зарыт в землю. Беловзорова увезла Варю в Петербург, а затем – за границу. Началось учение. Дни были заполнены работой в студии, беготнёй по музеям и церквям, рисунками, набросками, книгами и учением языков. Последнее далось Варе неожиданно просто: через месяц жизни в Париже она уже превосходно могла объясниться в лавочке и довольно уверенно возражала мастеру, когда тот считал, что она выбирает слишком вульгарные, «простонародные» темы для рисунков. А уж выучить итальянский после французского и вовсе оказалось легче лёгкого: в Риме Варя уже непринуждённо перебрасывалась певучими фразами с другими студентами и читала книги по искусству в библиотеке Академии художеств.

День бежал за днём, карандаш сменялся углём и сангиной, сангина – масляными красками, масло – акварелью. На смену гипсовому Зевсу приходила мраморная Киприда. Непременные ежедневные полсотни рисунков показывались мастеру. Графиня Беловзорова восхищалась Вариными успехами, пророчила ей блестящее будущее в искусстве и удивлялась – отчего Варя так грустна?