Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– В самом деле?.. – медленно выговорила Варя, не сводя глаз с картины. Голос её изменился всего на миг, но Пукирев, стоявший рядом, сразу почувствовал эту перемену и впился в лицо молодой художницы острым, потемневшим взглядом. Но Варя более ничего не сказала.

Потом пили чай из помятого самовара, разливая его по щербатым чашкам и наперебой ухаживая за единственной дамой. Рассказывали новости училища, хвастались, словно собственным, успехом картин «нашего Васьки Перова». Перебивая друг друга, говорили о том, что теперь Академия творцу не указ, что жизнь и общество совсем других идей требуют, вспоминали и Крамского, и Иванова. Потом Варя достала из ридикюля собственный разбухший альбом с набросками, который немедленно пошёл по рукам. С Вари тут же взяли обещание участвовать, как только прибудут её картины, в выставке в пользу нуждающихся студентов – и она со смехом дала слово.

– Варенька, ты этих петухов на заборе поменьше слушай! – надсаживаясь от кашля и перебивая взрыв возмущённых голосов, посоветовал Нерестов. – Ишь, как налетели: немедля обличай им всё вокруг и громи порок! Иной мазилушка ещё и руку себе не поставил, и анатомии не знает, и крестьянка у него в позе Артемиды на Олимпе стоит, – а уж туда же, разоблачать пороки рвётся с саблей наголо! А у нашего брата художника всё же первое дело – мастерство! Коли с карандашом не в ладах да с натурой работать не умеешь – никакое общественное рвение тебе не поможет!

– Надо думать, это в мой огород камешек, Аким Перфильич? – смущённо спросил Петя Чепурин. – Право, уж и не знаю, что с этой левой рукой у прачки делать! Всё куда-то не туда вылезает… Уж и Вася мне правил давеча…

– А вот это вовсе напрасно! Самому, душа моя, надобно, самому! Коли рука не компонуется – меняй всю позу, натурщицу по-другому ставь! А то ты нашу Дуську разложил на драпировке, как нимфу у ручья, – а ей, дуре, привычно, она и лежит, мух считает… А коли натурщица не нимфу, а прачку представляет, стало быть – и класть надо по-другому! А лучше – не класть, а ставить!

– Дуську-то? Ставить? Не установится нипочём! – убеждённо заявил Пукирев. – Помилуйте, Аким Перфильич, – Дуська уже лет восемь в училище Венер да Данай представляет! Её среди ночи разбуди – враз уляжется как положено! Какие уж тут прачки…

– Да где же, господа, другую натурщицу-то взять? – перебивая поднявшийся хохот, защищался Петя. – Когда одна эта Дуська на всё училище, и на ту – очередь до Рождества! Вон, Антон, бедный, с неё даже Вакха писал! Задастый такой да сисястый получился… извините меня, Варенька, но ведь это правда… и рожа сонная-сонная, недовольная! Истинный Вакх! Куда там Рубенсу!

Снова поднялся хохот. Смеялся и Нерестов, и Варя, и Пукирев – хотя в тёмных, испытующих глазах его, устремлённых на Варю, улыбки не было и в помине.

Когда через несколько минут Варя поднялась, чтобы идти, сразу несколько молодых людей вскочили, чтобы проводить её. Но Пукирев решительно возразил:

– Я провожу Варвару Трофимовну. Мне надобно с нею говорить!

Голос его был таков, что никто не решился возразить. Варя по-дочернему ласково расцеловала Нерестова, пообещала прийти вечером и принести лечебной Флёниной настойки и мёду, дружески простилась с молодыми художниками и в сопровождении Пукирева вышла из квартиры.

– Вам что-то не глянулось в моём эскизе, Варвара Трофимовна. – начал художник сразу же, как только они оказались на залитой полуденным солнцем Пятницкой. – Соблаговолите сказать – что именно!

– Василий Владимирович, вы ошибаетесь. – сдержанно ответила Варя. – Эскиз написан безупречно, по моему скромному разумению. Более того – вы преподаватель училища, вам чин академический присвоен… Не смешно ли вам спрашивать моего мнения?

– Варвара Трофимовна, кабы я вас прежде не знал, то подумал бы, что вы на комплимент напрашиваетесь! – мрачно сообщил Пукирев. – И я, и все наши вас помнят великолепно! И картины ваши, и портреты! У графини Беловзоровой отменный вкус и чутьё: бездарность она бы за границу не вывезла! Я перед вашим «Портретом купеческой дочери», как мальчишка, стоял и всею душой восхищался! И завидовал смертно!

– Вот уж не поверю!

– Стыдно сознаваться, но – так и было… – вздохнул Пукирев. – Итак? Не будем друг друга в заблужденье вводить? Что вам показалось не так? Колорит слишком тёмен? Или с анатомией не справился? Говорите смелей! Не барышня, чай, не обижусь! Да ведь мы с вами с полуслова друг друга понять должны: оба ведь из крестьянства. Одной, стало быть, чёрной кости. Так что режьте напрямик, благодарен буду.

Варя молчала, задумчиво закусив губу. Пукирев не торопил свою спутницу – но и не сводил с неё упорных глаз. Наконец, Варя медленно выговорила:

– Василий Владимирович, вы не берите моё мнение к душе близко. Я ведь ошибаться могу и ни учителем, ни критиком для вас служить не силах. Но…

– Прямо, без реверансов, Варвара Трофимовна, прошу вас! – уже сердито перебил её художник.

– Извольте. – решилась Варя, останавливаясь посреди переулка и поднимая на Пукирева серьёзный взгляд. – Вы ведь, как говорили, в эскизе своего друга изобразили? И невесту его?

Пукирев, удивлённый, молча кивнул.

– Мне это показалось… показалось бестактным. Не сердитесь! – перебила она саму себя, видя, как сошлись на переносье густые брови художника. – Я предупреждала вас, что не могу судить ни о технике, ни о колорите – да, по-моему, там и судить-то нечего, безупречно всё! А вот судьба друга вашего – о ней подумать стоит. Господин Варенцов вашу работу видел? Одобрил ли?

– Право, ему сейчас не до моих картинок. – с запинкой сказал Пукирев, который явно ожидал каких угодно слов – но не этих. – Он в полном упадке оттого, что Поленьку за другого отдали, и…

– Василий Владимирович, мне кажется, напрасно вы это сделали. – тихо, но твёрдо сказала Варя. – Я вам не указ, но… Жаль, право, и Варенцова, и его невесту. Мало того, что жизнь у обоих сломана, так ещё и на общий вид её выносят! Ведь все ваши друзья их узнали, и разговоры на всю Москву, и… Нужно ли это?

– Я… совсем об этом не подумал. – растерянно сознался Пукирев. – Варенька, так вы полагаете…

– Мне кажется, что… коли вы друзей своих изображать берётесь, так хотя бы согласья спросить надо было бы! – почувствовав, что фраза эта звучит нравоученьем, Варя покраснела до веснушек и поспешно сказала, касаясь рукава расстроенного художника. – Но я, Василий Владимирович, только мысль свою высказала! Вы на неё ни обижаться, ни…

– Я ничуть не обижен, Варенька. – вполголоса отозвался Пукирев, глядя себе под ноги, на серую уличную пыль. – Я всего лишь чувствую себя полным болваном – и только. Вот ведь чёрт… и впрямь, верно, нехорошо вышло… свалял дурака! СерёжкаВаренцов, пожалуй, мне теперь ещё и морду набьёт! По-купечески, от всей души! А я и сдачи дать не смогу, ибо виноват кругом! Теперь ведь и не поправить! Так, дурень, собственным эскизом восхитился, что немедля показывать побежал! И все наши уже видели и теперь по городу раззвонят! Ох, Варенька… ну чт о бы вам было вчера приехать?!.