Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Истинно так. – серьёзно признал Сметов. – Ну, ведь на то и аукцион нынешний случился! Дураков, вроде Горелова этого с его эскадроном, всегда подоить не грех! Вы после напишите, кому что нужно, да через недельку снова соберёмся здесь, подумаем – хватит ли грошей наших…

– Княгиня – вполне надёжный человек? – недоверчиво спросил Кочетов. – Всё же, Сметов, с вашей стороны рискованно полностью доверяться этим… аристократам. Своя рубашка всегда ближе к телу, случись неладное – нас выдадут не задумываясь!

– Бросьте. – резко отозвался Сметов. – Вера Николаевна – урождённая Иверзнева, родная сестра нашего Михаила.

– В самом деле?!. – поразился Кочетов. – Но я думал, этот дом – единственно для прикрытия… Я и предположить не мог… В таком случае, вопросов больше не имею!

– Очень хорошо, что Зосимова вернулась. – медленно, словно раздумывая, выговорил Сметов. – Она – человек наш, до последней косточки! И художница стоящая, скоро загремит по Москве! Графиня Беловзорова со дня на день ей выставку сделает! Художник не меньше учителя на мозг человечий давит… а может, и много больше! Особенно когда художник – правильный, а не все эти… птички-бабочки, никому не нужные, да Афродита в киселе! Правда ведь, Петька?

Раздался негромкий смех.

– Андрей, коль уж разговор зашёл… Ольга Андреевна Семчинова в кружок просится. – неуверенно заговорил Чепурин. – Может, стоит порекомендовать? Барышня с характером!

– Это которая? – усмехнулся Сметов. – Нынешняя худышка стриженая? Вот уж ни к чему это, брат Петька! Девица, конечно, с норовом, сущий петух бойцовский… только баб-то нам не надобно. Вовсе никаких.

– Вы шутите, Сметов! – недоверчиво сощурился Кочетов. – Что-то вы, право, прямо как этот болван Горелов… Разливался в гостиной, что женщина должна дома сидеть да цветочки вышивать между родами! Передовые люди, кажется, давно должны отказаться от этих предрассудков!

– В некоторых предрассудках сидит очень здравое зерно, Кочетов. – задумчиво сказал Сметов. Свеча звонко капнула воском, фитиль зашипел, выпрямился, обдав лицо Андрея светом и странно ожесточив и без того резкие черты. – Женщины всё же от мужчин отличны. И голова у них не делом забита, а чепухой да глупостями!

– Помилуйте, да ведь Ольга Андреевна…

– Бесприданница ваша Ольга Андреевна. – сухо, без издёвки заметил Сметов. – И не красотка. Надежды на брак нет, на детей, стало быть, тоже… в наше дело единственно от отчаяния кинулась! А я как врач готов свидетельствовать, что от отчаяния до истерии – полшага. И угадайте, что будет делать в полицейском участке дама с растрёпанными нервами? Особенно ежели на неё правильно надавить! А господа жандармы давить нынче выучились, надобно им должное отдать! А если женщина, напротив, красива – для неё любое дело игрушка да грелка для самолюбия!

– Я думаю, Андрей, ты ошибаешься. – перебил его Петя, от волнения даже бросивший делать выписки. – Этак можно и в самом деле договориться до правительственных взглядов! Бабам место на кухне, народ должен за своих благодетелей с утра до ночи бога молить, царь нам отец родной… ну что это такое? Женщины – такие же люди, как мы, и должны…

– Нет! – сердито отозвался Сметов. – Кабы они были, как мы, а мы – как они, то и детей бы все вместе рожали! Ан нет, не выходит, – стало быть, разница есть! И всё в женщине под детородство задумано, весь организм её, который от мужского отличен полностью! Это я тебе сейчас как медик говорю! И мысли у них посему другие, а от мыслей и действия идут! Помните, чёрт возьми, полтора года назад дело Стрежинского в Петербурге? Сколько польских конфедератов тогда по Владимирской пошло – помните?! Кабы тогда всё не накрылось, сейчас и Польша свободна бы была, и земля у мужиков, а может быть, и правительство сменилось! А вышло что?!

– Не горячитесь, Сметов, нас услышат в гостиной… Мы всё помним! Но какое отношение дело Стрежинского имеет к женскому вопросу?

– Самое прямое, Кольнев! Если помните, была там среди них некая дама. Лидия Лазарева – красоты, надо сказать, феноменальной. На эшафот готова была идти за польские интересы! Мы все думали – оттого, что она урождённая Бжезиньская, патриотка, так сказать… А после выяснилось – ничего подобного! Просто влюблена была до потери пульса в нашего Стрежинского! А он, как водится, и видеть ничего не видел, поскольку всецело был предан делу… И вовсе ему тогда было не до этих дамских штучек с любовью и нежностью. А дамочка была вовсе не промах и в интересах дела к кому только под одеяло не прыгала! До самого обер-полицмейстера дошла! А Стрежинский, как болван, только радовался, что Лазарева – отличный товарищ и касса общая полна! Она ведь с любовников своих тянула дай боже… А кончилось-то всё бездарнейше! В водевиле площадном не увидишь! То ли Лазаревой терпеть надоело, то ли устала, то ли Стрежинский, наконец, глаза протёр… только вышел у них разговор, из которого последовало, что Стрежинский никогда в жизни в ней женщины не видел и, само собой, не любил. Дамочка оскорбилась сверх меры, разобиделась на такое к себе небреженье – и, разумеется, в тот же вечер вывалила своему аманту-полицмейстеру всё, что знала, обо всех! А знала, надо сказать, она прилично… И вот результат – арест за арестом, Стрежинский и ещё восемь товарищей – на каторге, заговор раскрыт, делу нашему – конец… А вы говорите – барышни! – Сметов яростно ударил кулаком в ладонь. Товарищи вокруг подавленно молчали.

– И всё же ты не прав, Андрей. – первым негромко заговорил Петя. – Разумеется, дамы – более эмоциональны… и более любовным глупостям подвержены… но ведь они, как и мужчины, разными бывают! И предатели мужчины много чаще встречаются!

– Потому лишь, что дам в нашем деле мало, и слава Богу! – отрезал Сметов. – Читать все закончили? Петька, хватит болтать, дописывай, мне ещё есть что вам рассказать, – и через полчаса осторожно, по одному расходимся! Кольнев и я в залу вернёмся – чтобы не заметили, что такая куча народу сразу пропала. А Семчиновой, Петька, как-нибудь поосторожней скажи, что пока – никак-с… Пусть школой занимается, это у неё куда лучше выходит, – а опасное дело женщине ни к чему!

Расходились заполночь. Дождь перестал, но глубокие лужи угрожающе поблёскивали в тусклом свете фонаря на углу. Каждый, кто выходил за калитку дома Иверзневых, тут же утопал сапогом или ботиком в грязи, ойкал или от души чертыхался и безуспешно нащупывал ногой твёрдое место.

– Если позволите, я вас перенесу. – предложил Николай Тоневицкий Ольге Семчиновой. – Здесь глубоко, а я уж знаю, как надо…

– Посмейте только! – та, отвергнув предложенную руку, геройски шагнула с крыльца в самую середину лужи – и только ахнула: ботинок сразу оказался полон воды.