Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Так вы тоже танцев не любите, Михаил Николаевич?! Боже мой, а я была уверена, что одна такая на весь свет… Надо мной всегда все смеялись! Впрочем, вы мужчина, вам можно…

– Не понимаю, над чем тут смеяться. – искренне сознался Иверзнев. – Я и балета никогда понять не мог. Все эти неестественные позы, вывернутые конечности и суставы, всё фальшиво насквозь… А вот вы видели когда-нибудь, как пляшут в деревнях? Или в цыганских таборах? Два года назад здесь жила одна цыганка, – так она могла показать такую пляску, что весь завод вокруг стоял и ахал! Плясала, не поверите, по полчаса без передыху!

– Ах, вот бы мне посмотреть! – всплеснула руками Наташа. – Но, вы сказали, её уже здесь нет?

– Бежала вместе с мужем позапрошлой весной. Ещё и с грудным младенцем на руках!

– Их не поймали?

– Цыгане знают толк в побегах. Но вы не огорчайтесь, Наталья Владимировна. Здесь и без Катьки есть на что взглянуть. – говоря, Иверзнев испытующе смотрел на девушку. Та ответила ему ясным, заинтересованным взглядом.

– О, я очень бы хотела… Может быть, от меня здесь могла бы быть какая-то польза? Папа вот со мной спорит, а я думаю… мне кажется… что глупо жить на свете вот такой бессмысленной куклой. Ни труда, ни прока, ни облегчения кому-то от твоего существования…

– Этому сейчас учат в Смольном институте? – пристально, без насмешки глядя на взволнованную девушку, поинтересовался Иверзнев.

– Да… То есть, нет, не совсем… Это наш инспектор… Да вам, должно быть, неинтересно вовсе! – совсем смешалась, вся порозовев, Наташа.

– Напротив, очень интересно. – улыбнулся Иверзнев. – Знаете, Наталья Владимировна, когда вы так говорите, то очень напоминаете мою сестру. Вера тоже оканчивала курс в институте и суждения имела такие же… Кстати, одному нужному делу вы уже можете помочь – если, конечно, пожелаете.

– В самом деле? – обрадовалась Наташа. – Вы меня не разыгрываете? Но чем же я могу быть полезна?

В двух словах Михаил рассказал о Василисе. Наташа слушала внимательно, серьёзно, не сводя с собеседника задумчивого взгляда, – и Иверзнев с изумлением чувствовал, что его неудержимо тянет улыбнуться этой серьёзной барышне, которая не любит танцев.

– …и положительная реакция – исключительно на цветы! – закончил он. – Причём не на сорванные, а растущие в земле! Ваша пеларгония… то есть, герань, помните? – просто чудо сотворила!

– А я-то думала, зачем ему понадобились эти цветы! – обрадованно подхватила Наташа. – Этот Антип – муж вашей Василисы? Или жених?

– Не то и не другое… пока. Мы боимся загадывать. И вот, я хотел попросить вас – может быть, не жаль будет пожертвовать какой-нибудь отросток или листочек, который способен прижиться? Право, очень интересно наблюдать динамику исцеления…

– Ах, да зачем же отросток? – весело перебила Наташа. – Я и целый цветок могу отдать! У меня есть прекрасный розовый «ванька мокрый»… и огромная белая герань! Если это может помочь, то хоть завтра и заберите! А… мне можно будет прийти и посмотреть лазарет? Я тогда сама и принесла бы цветы!

– Право, не уверен, что вам понравится. – помолчав, заметил Иверзнев. – Каторжане – народ маловоспитанный… ругаются… звуки всякие издают… Да и крови с грязью много. Боюсь, ваш папенька не одобрит.

Наташа тяжело вздохнула:

– Может быть, смогу его уговорить… Невозможно же целыми днями сидеть дома и ничего не делать! Очень обидно, что я ничего не умею. Я пробовала говорить с папенькой об этом, но он и слушать ничего не хочет! Он вовсе не хотел везти меня сюда и очень боится…

– Бояться здесь нечего. – заверил Иверзнев. – Конечно, люди на заводе разные попадаются… как и везде. Но бояться не нужно. Надеюсь, что, пожив здесь какое-то время, господин Тимаев изменит своё мнение о здешнем населении. Может быть…

Договорить он не успел: к ним подошёл хозяин дома под руку со смеющейся мадам Лазаревой. После вальса Лидия Орестовна стала ещё прекрасней: карие глаза весело блестели, грудь волнующе вздымалась в низком декольте, а слегка растрепавшиеся локоны причёски лишь добавляли молодой женщине шарма. Тимаев, запыхавшийся и явно уставший, не сводил с неё взгляда.

– Наташенька, ну можно ли сидеть на месте во время бала? – шутливо обратился он к дочери. – Что подумают наши гости о тебе? Ты ведь прелестно танцуешь! Нельзя же, в самом деле, тратить юность только лишь на книги? Лидия Орестовна, вы ведь со мной согласны?

– О, полностью! – блеснув зубами и мастерски дрогнув ресницами, подтвердила Лазарева. – Вы, Натали, не успеете оглянуться, как молодость за поворотом останется – и помянуть будет нечего! Неужто Михаил Николаевич вас не пригласил?

– Мы были слишком увлечены разговором. – пояснил Иверзнев вместо запнувшейся Наташи. – Право, Наталья Владимировна высказывает весьма интересные мысли…

– Вот так я и знал! – горестно собрал морщины на лбу Тимаев. – Мысли! Помилуйте, какие же мысли могут быть у девицы шестнадцати лет?! Ещё в Петербурге и я, и тётушки ей твердили: не увлекайся чтением чрезмерно, тебе это вовсе ни к чему… Нет! Никого не слушала! А я, каюсь, всегда у неё на поводу иду: хочет книжек – пожалуйста…

– Напрасно, напрасно, Владимир Ксаверьич! – звонким колокольчиком рассмеялась Лазарева. – Повзрослев, Наталья Владимировна вас за это не поблагодарит!

Наташа молча улыбнулась, и Михаил невольно удивился: как мгновенно изменилось, стало холодным и замкнутым это нежное, почти детское личико. Бросив на смеющуюся Лазареву негодующий взгляд, он поспешно сказал:

– Позвольте вас ангажировать на котильон, Наталья Владимировна. Ваш папенька прав: на балу, пожалуй, стоит всё же танцевать.

Он поднялся и увлёк Наташу к центру залы. Тимаев галантно усадил Лазареву на стул у стены и отправился за морсом. Оставшись одна, Лидия Орестовна украдкой поискала глазами мужа. Того нигде не было.

– Мерзавец… – вполголоса пробормотала она. И тут же радужно улыбнулась подошедшему к ней с тарелкой пирожных одышливому и усатому полицмейстеру Стевецкому.

– Ах, как это кстати, Парамон Модестович! Безе… Мои любимые! И как вы только узнали, проказник?!.

Танцы закончились заполночь. Уставшие, довольные гости долго толкались в сенях, благодаря хозяев за прекрасный вечер.

– Так вы обещали. – вполголоса напомнил Иверзнев, кланяясь Наташе.

– Я всё помню. – заверила она, опускаясь в лёгком реверансе. – Завтра же пришлю цветы.

«Какая замечательная девчушка!» – думал Михаил, идя по тёмной, мокрой заводской улице. – «И кто бы подумать мог, что такая дочь может появиться у такого папаши… Уму непостижимо, как она выдержала целый вечер в кругу этих глупых куриц! Пташка шестнадцати лет – а уже серьёзно думает о том, кому и чем может быть полезна. Тяжко ей здесь будет, что и говорить. Да ещё и папенька – набитый дурак! С такими договориться немыслимо, ибо чужих слов эти господане понимают. Как это у Лермонтова о Грушницком? «Спорить с ним невозможно: он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает…» У Василия Петровича, кажется, так ничего и не вышло! Впрочем, глупо было и надеяться. Напрасно только, бедный, выдержал этот вечер с танцами, морсом и собственной супругой. Хороша, конечно, божественно, нечего сказать… Но что-то в мадам Лазаревой есть противное до невозможности! А вот в этой девочке, Наташе – нет… И, похоже, испортить её не удастся даже здешнему светскому обществу. Куда какой серьёзный воробей!» – Михаил улыбнулся собственным мыслям. Длинным мальчишеским прыжком перелетел огромную лужу, не рассчитав, поднял фонтан брызг, неожиданно для самого себя рассмеялся в кромешной темноте и зашагал к лазарету.