Сергей Григорьев - Берко кантонист

Берко не шевельнулся.

— Подожди, Мойше, надо дослушать до конца. Вот ты не дочитал до конца Кицер-шелой, и мы с тобой остались в дураках. Пайкл, говори, мы слушаем тебя.

— Я вижу, ты, таракан, не глуп. Что значит быть евреем! Нас дурачат тысячи лет, и все-таки родятся умные еврейские головы.

— Кто дурачит?

— Да вот те, кто собирал веками болтовню наших раввинов и в этой куче мусора зарыл жемчужины древней мудрости. Те, кто, всю жизнь копаясь в куче этого мусора, уже сам не способен оценить жемчужное зерно и, обманывая народ, заставляет поклоняться Талмуду, как золотому тельцу.

Мойше схватил с травы книгу, губы его дрожали.

— Это мусор — вы говорите? Значит, вы не читали Торы, вы невежда и эпикуреец!

— Подожди!

Бадхон положил свою крепкую ладонь на книгу и удержал мальчика, который в слезах готов был убежать.

— Что это за книга?

— Килаим.

— Ага! «Разное о разном» или нечто обо всем. Раскрой книгу на любом месте и прочти.

Мойше раскрыл книгу и прочел:

— «Законами о килаим запрещено носить лишь смесь овечьей шерсти и льна.»

— Стой! — крикнул Пайкл. — Следи за мной по книге. — И продолжал на память — «Если к шерсти овечьей подмешана шерсть верблюжья, то к полученной шерсти примесь льна допускается, когда в ней преобладает шерсть верблюжья; когда же преобладает шерсть овечья, то примесь льна не допускается…»

Бадхон читал, или вернее пел, правила килаима, соблюдая каждую паузу. Мойше и Берко следили за ним по книге и не подметили ни одной ошибки в напеве.

— Прочти еще! — приказал Пайкл.

Мойше прочел:

— «Законы о килаим распространяются лишь на пряденое и тканое, ибо сказано: не надевай шаатнез , то есть одежду из шаа — глаженого, тавуй — тканого и из нез — пряденого…»

— А! Любопытный кусочек, — смеясь, перебил Пайкл. — Ну-ка! Вы, наверное, знаете, что значит шаатнез [10] В древне-еврейском языке встречаются слова, построенные на сокращениях (аббревиатурах), подобных принятым в Советской России, вроде «наркомпрос» или «комсомол» и т. д. ?

Берко и Мойше вперебой стали выкладывать толкования разных мудрецов на вопросы:

Можно ли носить пряденое глаженое.

Можно ли носить войлочную шляпу.

Можно ли носить корзины, в которых положены шерсть и лен.

Может ли быть в льняной материи шерстяная кайма.

Можно ли подостлать под себя войлок.

Пайкл выслушал до конца все, одобрительно кивая головой, и потом заметил:

— Ну вот, и все эти мудрецы занимались пустяками, ибо они думали, что слово «шаатнез» составлено из начал трех слов — шаа, тавуй, нез; прошла тысяча лет, пока наши ученые доказали, что шаатнез есть слово коптского языка и значит просто «поддельный». Мы не должны носить ничего поддельного — вот и все. Не смешны ли наши портные, когда шьют из сукна, где нет и половины шерсти? Они не смеют положить шитва на колено, ибо это килаим! Еще смешнее наши базарные торговцы одеждой, которые носят на палке платье шаатнез из боязни, что коснутся к нему телом — это ведь тоже килаим. Теперь скажи, Мойше, — закончил Пайкл, — кто здесь ученый и кто невежда?

— Ты знаешь книги наизусть! Но как ты можешь называть глупостью Талмуд: ведь тут все науки!

— Науки?! Вместо медицины — колдовство. Астрономия — где земля в центре вселенной; физика — говорящая о том, как мыть посуду; география — указывающая, где находятся рай и ад; метеорология — говорящая, когда должен итти дождь, но он ни за что не хочет итти! Хороши науки!

— Пайкл! Скажи, пожалуйста, что такое барометр? — попросил Берко.

— Барометр? А зачем тебе это знать?

— Тебе Элиа Раппопорт говорит, что молиться о дожде можно лишь тогда, когда упадет барометр… У ребе Элиа упал барометр. Тогда был назначен пост, мы молились, и пролился дождь.

— Вот вам, тараканы, пример того, как нас дурачат.

Пайкл описал в понятных для ребят словах барометр, объяснил, что прибор этот указывает давление воздуха. Погода зависит от давления воздуха. Если давление воздуха быстро уменьшается, то говорят, что барометр падает, и тогда можно ждать грозы, ветра и дождя.

— Видите, мальчики, ребе Элиа сам больше доверяет настоящей науке, нежели Торе, более барометру, чем посту и молитве. Однако он ест хлеб свой не от науки, а от ваших молитв, и хочет, чтобы вы верили в силу не науки, а его молитв.

Мойше посмотрел на Пайкла гневно.

— Пророк Элиа низводил дождь на огонь нечестивых и без барометров. Он знал все, что наверху и что внизу под землею!

— А знаешь ты, невидимка, простое средство обратить любого человека в пророка? — лукаво спросил шут.

— Скажи. Как же?

— А так, как это делают в полиции. Она частенько делает пророков.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Это просто совсем. Кладут человека рожей вниз. Он видит только то, что внизу , но прекрасно знает, что делается наверху , потому что его порют.

Мойше заткнул уши, вскочил и закричал:

— С меня хватит твоих шуток! Я ухожу. Если ты, Берко, не пойдешь со мной, ты больше мне не товарищ!

Мойше подхватил свои книги и убежал. Прежде тем нырнуть в лесную чащу, он оглянулся: последовал ли ему Берко, но тот остался с шутом.

— Ты поссорил меня с моим хавером, с моим первым другом, Пайкл!

— Не печалься. Я знаю, что рано или поздно вам надо поссориться.

— Почему же?

— Вы с ним килаим — разные. «Нельзя запрягать коня и осла вместе», сказал ребе Меир. Ты и Мойше — огонь и вода. Но ты не можешь зажечь воды, а он погасить твой огонь. Беги от него! Беги от них!

— Почему же ты учишь меня? Я хочу остаться евреем.

— Шезори и ему подобные еще не евреи, по тому, что они читают . Мы с тобой — евреи. Быть евреем — значит прочитать все до конца!

Кнут балагулы Клингера успел порядочно истрепаться, и не потому, чтобы он его не жалел, а потому, что ребе Шезори с точностью аптекаря отвешивал овес двум заморенным клячам, которые едва справлялись на косогорах и подъемах с экипажем. По вечерам, когда балагула возвращалась в Купно, уже за пять верст можно было узнать ее по облаку пыли; клячи едва волочили ноги, вздымая пыль; ближе к местечку балагула сообщала о своем прибытии скрипом плохо смазанных колес, дребезжанием подвешенного к оси конского ведра, хрустом и треском кузова. Тогда все Купно знало, что возвращается из города балагула ребе Шезори.

— Как?! И на этот раз она не рассыпалась на мелкие кусочки по дороге? Ну, Лазарь Клингер поистине счастливый человек!

Но балагула и не могла рассыпаться — скорее хряснет ось на косогоре у новой брички или свихнутся рессоры у панской венской буды; в балагуле была тысяча слабых мест, но слабое место в свое время скреплялось где веревочкой, где гвоздем, где проволокой, а то и мочалкой, смотря по тому, что в момент угрожающей катастрофы попадало под руку фурману, который все время лечил свой экипаж.