Фока Бурлачук - Черниговского полка поручик

Лекарь пристально глядел на собеседника. Прочитав на его лице разочарование, подумал немного, сказал:

— Завтра на рассвете будут расстреляны его сообщники, но перед тем солдаты приедут за телом Сухинова. Всех в одну могилу. Гроб запретили делать… — Тут он перешел на шепот: — Найдите другой труп, дабы положить на его место. Полагаю, что на кладбище они имеются. Сейчас земля мерзлая… Подвал я оставлю открытым…

…Поздно ночью Влодзимирский слышал, как скрипнула дверь в подвале, а через несколько минут скрип повторился. Той же ночью тело Сухинова, зашитое в холщевое полотно, Соловьев и Мозалевский на санках доставили на кладбище и опустили в могилу, а через неделю принесли туда небольшой деревянный крест.

Гибель друга сильно потрясла друзей. Соловьев ходил мрачный и несколько дней ни с кем не разговаривал, а Мозалевский уединялся и плакал.

Было второе декабря. Сильный мороз. На окраине Зерентуя с раннего утра солдаты, расчистив снег, долбили ломами мерзлую землю, рыли могилу, а когда она была готова, офицер приказал закопать рядом с ней огромный столб. Кто-то из солдат поинтересовался:

— Господин офицер, скажите, бога ради, зачем здесь столб? Яма — это дело ясное, ну, а столб-то?

— Вас это не касается!

Задолго до рассвета 3 декабря солдаты подвезли на санках тело, зашитое в холщевой мешок, и опустили в яму. Немногим позже привезли восемнадцать осужденных к расстрелу. Каждого веревками привязывали к столбу. Затем начали натягивать на головы холщевые колпаки.

— Не закрывайте мне глаза. Я хочу видеть своих убийц, — попросил Голиков.

— Они не убийцы, убийцы в Петербурге, — поправил Голикова Бочаров.

Двадцать солдат, готовых привести приговор в исполнение, ждали команды. Офицер, руководивший расстрелом, торопился, отошел в сторону, отдавал команду.

Прозвучало подряд два залпа, а когда развеялся дым, то несколько приговоренных еще стояли. У одних сочилась кровь из рук и ног, другие вовсе не были ранены. Прозвучал третий залп, но так как ружья были неисправные или солдаты стреляли мимо, разъяренный офицер закричал:

— Коли!

Осужденных добивали штыками. Кто-то из солдат не выдержал этой страшной казни, лишился чувств и со стоном упал на землю.

Очевидец впоследствии рассказал, что когда одних расстреливали, тут же рядом три палача секли приговоренных к наказанию двумястами ударами плетью. «Вопли жертв, терзаемых палачами, — все это было похоже на какое-то адское представление, которое не в силах передать и которое приводило в содрогание самого бесчувственного человека».

Катя запомнила адрес, который ей назвал офицер, и на второй день по его совету направилась к «доброму» генералу со своей просьбой. «Неужели так ничего и не добьюсь?» — мучила мысль.

У калитки, куда она подошла, узнала, что в нем живет комендант Нерчинских рудников генерал Лепарский, о котором уже слышала от Ванды Казимировны.

Прислуга хозяина проводила Катю в приемную, велела обождать, пока господа пообедают. Она не подозревала, что пришла не та девушка, которую ждали хозяева, намереваясь взять себе горничную.

Генерал Лепарский в тот день получил донесение от Черниговцева из Зерентуя о том, что Сухинов покончил с собой, а его сподвижники, согласно императорской сентенции, казнены. За обедом рассказал об этом жене, которая уже не раз слышала о зерентуйском деле.

— Все же наш император милостив, — заметила она, пододвигая мужу тарелку с телячьими почками в соусе.

— Что ты имеешь в виду?

— Как же, не разрешил Сухинова повесить. Ты сам говорил, что заменил повешение расстрелом.

— Что касается Сухинова, то император уже однажды спас его от четвертования, даровал ему жизнь. Но, как говорят, сколько волка не корми… Не дай бог, если бы его затея удалась. Я даже боюсь подумать, что могло бы произойти. Слава богу, не свершилось… Видал его только раз, но, скажу тебе, посмотришь на него — и с первого взгляда угадываешь буйственную натуру. За короткое время он сумел подчинить себе даже головорезов… Никто прежде такое не сумел…

В столовую зашла служанка и сказала, что девушка, которую звали, ожидает в гостиной. Хозяйка не удержалась. На минуту вышла в гостиную, предупредила девушку, что будет принята сразу после обеда. Возвратясь в столовую, с лукавинкой в голосе сказала:

— Красавица расписная, только немного хмурая. Теперь я не знаю, как и быть.

— А что такое?

— Как что? Ты же знаешь, что я ревнивая и могу подумать бог знает что. Перед такой ваш брат не устоит…

— Вот еще глупости, — вытирая салфеткой руки, сказал генерал.

— Далеко не глупости. Будто за тобой не было греха…

— Довольно тебе напраслину расточать. Заканчивай обедать да зови эту девицу, поговорим, потом надобно отдохнуть малость; нонче тяжелый день был…

— У тебя каждый день тяжелый, о легких что-то не слыхала…

— И то верно. С тех пор, как понагнали сюда государственных преступников, считай, не было покоя…

Позвали Катю. Она остановилась у порога. Генерал сидел в кресле, в левой руке держал неприкуренную папиросу, а на правую склонил голову. Хозяйка стояла у стола. Стройная и красивая, в хорошо отутюженном ярко-синем капоте.

— Проходи, проходи, милая, садись, — вежливо пригласила она.

Катя сделала несколько шагов вперед, осторожно опустилась на край стула, недоумевая, почему ее так гостеприимно встречают.

— Я к господину генералу, — смущенно сказала Катя.

— К генералу или к генеральше — все едино, — улыбнулась хозяйка. — Но твое дело имеет больше касательства ко мне…

— У меня просьба к их превосходительству, — комкая в руках носовой платок, продолжала Катя.

— А мы полагали, что просьба у нас к тебе. По нынешним временам иметь хорошую горничную — дело непростое. Почитай, во всей Сибири нас двое, генерал-губернатор да я. Нам-то пускать в дом кого попало нельзя. Чего уж тут…

Катя поняла, что ее приняли за другую, еще пуще смутилась. Решила быстрей внести ясность:

— Ваше превосходительство, я пришла просить разрешение поехать в Зерентуй…

Хозяева удивленно переглянулись. Теперь и они поняли, что перед ними не та, за которую ее приняли.

Генерал сразу оживился. Пристально посмотрел на Катю, а она продолжала:

— Прошу вас, как милости, разрешить поехать туда.

— Вот оно что. Ты, значит, пришла проситься добровольно на каторгу? Да кто же ты такая есть? И по какой нужде тебе надобно в Зерентуй?

— Там живет мой… Я его… — Катя запнулась, не зная, как сказать.

— Государственный преступник аль прочий уголовник?

— Он осужден по декабрьскому делу. Ему вечная каторга определена. Я хочу поехать туда на постоянное жительство. Соблаговолите, в виде особой милости, разрешить мне разделить его изгнание…