Константин Шильдкрет - Крылья холопа

— Так не покинешь? — приподнялся Выводков и с болью взглянул на жену, сиротливо приткнувшуюся головой к косяку двери.

— Какая мне жизнь без тебя? Ты бы не оставил меня, обузу, а я не покину.

Никита верил: Фима говорила от чистого сердца. Но это здесь, в деревеньке. А что скажет она после? Выдержит ли тяжелый искус? По силам ли ей будет волчья жизнь? Впрочем, не вечно же быть им в лесу. Только бы добиться своего, наладить такие крылья, чтобы человеку было способно летать на них. Тогда он, чего бы это ни стоило, добьется встречи с царем. «Вот, — скажет умелец, — тебе, преславный, дарю». И царь приветит его. Он, слышно, милостив к выдумщикам.

Никита пристально посмотрел на жену.

— Испугалась… То я «лопушок», а то вроде сущий зверь перед тобой? Или не так?

— Ан не угадал. Ан не так. Обидно мне: муж, богом данный, а все чего-то таишься… Нешто не знаю, каково тебе без заботушки твоей, без крыльев? — Ее лицо зарделось. — Чего таишься?.. Чужая я тебе, что ли? Что тебе любо, то и мне любо. А молчать хуже, Никеша. Вдвоем ноша куда легче…

— Как не легче? Легче, родимая! Так слушай же… Дай-ка рядно. Уголька еще.

Уголек заскользил по разостланному на полу рядну. Вот видны очертания качели. На них, как раз посередине доски, на брюхе лежит человек. Никита утверждает, будто человек качается, а не падает. С качели не падает, не упадет когда-нибудь и с птицы Никитиной. Может быть, с птицы, может, с мыши летучей или со змéя. Все равно с чего, только могли бы крылья на что-нибудь опереться.

— На что же они обопрутся? — не понимала Фима.

— На что птица опирается, на то и крылья мои обопрутся, — наставнически убежденно сказал он. — Этому нас, мальчонок, еще Никодим, царство ему небесное, научил. Помнишь, я тебе про него говорил, про монашка.

— Помню.

— Он научил нас и ветер творить.

— Как это — ветер творить? Господь с тобой!

— Да так.

И Никита поведал жене обо всем, что имело хоть малое отношение к его работе над крыльями.

Но вот он мигом вскочил с пола и расхохотался.

— Я про фрязина [20] Ф р я з и н — итальянец. вспомнил. Хочешь послушать? Сядем на лавку! — Он обнял жену и не удержался, чтобы не воскликнуть: — До чего же люба ты мне — во! — и начал рассказывать.

Дело происходило весной, когда бывший в бегах Никита, подчиняясь неудержимой тяге к людям, пришел из лесу во Владимир. Там как раз воздвигался новый собор. Узнав стороной, что на постройке ощущается острая нужда в рубленниках и что поэтому там не очень допытываются у работных людей, кто они и откуда, Выводков рискнул обратиться к иноземцу-зодчему с предложением своих услуг. Тот согласился.

Зодчий Велини, не в пример большинству чужестранцев, приезжавших в Россию с единственной целью разбогатеть, относился к своему делу с большой добросовестностью. Вскоре он обратил внимание на беглого, который поразил его не столько трудолюбием, сколько богатою выдумкою. Ему не надо было вдалбливать, как сделать то или это, — все, что от него требовалось, он понимал с полуслова. Иной раз случалось и так, что сам Выводков показывал Велини свое умельство: приносил ему либо выточенную из одного кусочка дерева стену с пилястрой [21] П и л я с т р а — четырехугольная колонна, одной стороной вдающаяся в стену. , либо лепной карниз, потешное изображение частей притвора, обронного пояса, хоров… Итальянец только скрипел зубами и таращил глаза. В его голове никак не укладывалось, что человек, ничего не смыслящий в зодческой науке, может создавать то, что кто-либо другой не в состоянии совершить без сложных выкладок.

— Твой карниз есть… очень, очень хорош карниз, — похвалил однажды зодчий Никиту. — Очень, очень, зовсем легкий карниз. Бух! Падает, а не упал. Как ты без науки? Не понимаю, я не понимаю. Ты скажи правду: архитектур, математику ты учил или нет, не учил?

— Чего?

— Я… я спросить тебя буду: ты учил наук?.. Без нее нельзя это видумать…

— Не я выдумал, — просто ответил Никита. — Я у птах перенял.

— Что есть птах?

— У птиц — понимаешь? У птиц перенял. А иной раз, бывает, камень подскажет, а то, глядь-поглядь, конь подмогнет. Конь — лошадь, значит. Нно, нно! Тпрр! Понимаешь?

Тут уж зодчий и вовсе запутался. Что за вздор мелет этот парень? Да в своем ли он уме, не рехнулся ли? Птица, конь, камень… Одно из двух: либо сумасшедший, либо наглец, посмевший шутки шутить с искушенным в науках зодчим!

— Ты забыл, кто я! Ты глюпий дурак! Какой камен? Чья конь? Что есть особенный птица? — не на шутку рассердился иноземец. — Птиц, птиц! Нет особенны птиц!

— Я и говорю, у самых обыкновенных. Я особенных птах и не видывал, — пожал плечами Никита. — Что птица, что камень, что конь — обыкновенные. Сам, милостив будь, скажи, видал небось, как скачет-поскачет седок, да вдруг конь — стоп! А седок — кувырк через голову. Или камень. Не живой-от камень, без души, без умишка, а тоже свой норов имеет. Подбрось-ка его вверх. Взлетит — и назад; упадет, и тут бы ему и лежать — мертвый ведь, ну и лежи. А вот нет! Хоть малую самую малость, а дальше покатится. Вот ты учен больно, много всего всякого вычитал. Сделай божескую милость, обскажи ты мне: кто тот камень толкает, когда он упал уже?

— О, это очень просто. Это есть закон инерции. Ты славно, ты любопытный. Тебе учиться надо. Это есть инерций.

— Чего?

— Чего, чего? — снова рассердился Велини, заподозрив, что рубленник подсмеивается над ним. — Не понимай — не надо. Зачем бродяге наука?

— Как, твоя милость, зачем? Да мне бы при той науке числосложения… Такое бы, сдается мне, сотворил я…

— Ты — безумство! — попятился было итальянец от Никиты, когда тот внезапно вытянулся в струнку, стал на носки и замахал руками, как крыльями, но тут же шлепнул себя ладонью по лбу и понимающе закивал головой. — Ты про этот, ты вот что? Слыхаль про Икара? Легенда слыхаль об Икар, сын Дедал? Икар спасал себя от Миноса и сделал себе крылья. Потом крылья прилепил себе на плечи… воск прилепил, и…

— И? — сгорая от нетерпения, захлебнулся Выводков.

— Прилепил крылья воском и полетел. Выше, выше. Совсем близко солнце. Воск есть очень мягки, и воск… как это слово? О да, мягки есть воск. Крылья отлепились, Икар упал в море. И утонул Икар… Это легенда.

— Ну и умная голова у твоего Икара! — насмешливо заметил Никита. — Тоже придумал: крылья — да воском!

— Икар не понимал, — ухмыльнулся зодчий. — А ты чем будешь лепить?

— Чем, чем? Я почем знаю? Ты вот ученый, а, чать, тоже не знаешь? Ей-ей, не знаешь.

— Ты-ы! Мольчать! Ты забил, кто я, кто ты есть.

Никита встал с лавки и, подражая зодчему, топнул ногой.

— «Ты, — орет он, Фимушка, на меня, — русская свинья, бродяга, разбойник». И таково слова ломает — и не поймешь! «Московский свина, бородяг, убиват, люди дашь смерт!..» Ха-ха-ха! «Я, орет, тебе в ето… за стен…»