Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

Молодой панцирник из пешцев кивнул головой, глядя с настороженным интересом на дружелюбного дядьку-вояку. Тот улыбался седыми усами, подравнивая коленом плетёную торбу, забитую густыми вязанками сулиц [273].

— Помочь, тятя?

— Да ну... шо там... Самому небось тяжко? Це треба сдюжить... Нича, попривыкнешь... А нет — сдохнешь. Когдась узришь татарев — держи ухо востро. Когда не зришь, будь осторожен вдвойне.

Никогда не высовывай нос и не смей показываться на фоне неба... али раздухарить сдуру дымный костёр. Поверь моим ранам. — Обветренное, в рубцах лицо дружинника треснуло в улыбке. — Я прежде здоровкался с людынами, оные плевати хотели на це советы... Кости их давно расташшили сарычи с канюками.

— Тятя, — яркие живые глаза горели возбуждением, — а чем татары от половцев отличны?

— А бис их, окаях, знает... Та же гада, тильки рога у их в другой стороне растуть. Погодь трошки. — Ратник, не отрывая глаз от чёрных столбов пыли, охлопал ладонью чешую брони. — Недолго осталось, скоро прознаем. Тоби як кличут-то, сынку?

— Егорка!

— А мени дядька Грицько. Коли вживе останемси... рад буду тоби бачити. А покуда на всякий случай прощевай, хлопец. Храни тебя Боже!

...Старый Мстислав до последней минуты надеялся, что это и вправду на воссоединение с ним спешат скопища Котяна, но... чаяньям этим не суждено было сбыться.

То мчался железным ветром на них свежий тумен Тохучар-нойона.

Одиннадцать младших князей было при двух дружинах великого Киевского князя. Когда все надежды разбились о явь, князья, преклонив колени пред крестом, поцеловали мечи:

— Здесь наша смерть! Станем же крепко! Русь за нами!

Смоленцы и киевляне перецеловались друг с другом и поклялись Христу биться до последнего вздоха.

— Князю Мстиславу Галицкому слава!

— Слава! Слава-а! Слава-а-а!

— Князю Даниилу Романовичу слава!

— Слава! Слава-а! Слава-а-а!

Построившиеся вдоль повозок галичане и ростовцы по-братски приветствовали забитую пылью и испятнанную кровью колонну волынцев.

— Они ликуют в твою честь, Мстислав Мстиславич! — Князь Данила, ехавший рядом, приложил ладонь к груди, склонил голову.

— Нет, дорогой зять. Они ликуют нашей общей отваге. Видела б сегодня тебя, красавца, дочь моя Аннушка! — Тесть похлопал по железному плечу счастливого Данилу. — Как на духу, брат, покорил меня ты сегодня своим уменьем держати ворога на острие меча. Любо! У поганых мороз по коже.

— Дозволь слово молвить, пресветлый...

— Будет тебе, обойдёмся без церемоний. Потери?

— Могло б быти меньше, ан больно зубаст татарин да велик числом.

— То верно. Зубаст... и напорист, не хуже варяга ломит. Но тебе ли напоминать — сеча... Не в бабки играем [274]. Чую, зять... для многих из нас уже звонит небесный колокол.

— Погиб мой воевода Стрелец, — сняв шлем и держа его у груди, перекрестился Данила.

— Он уже в раю... — На запылённом суровом лице Мстислава ожесточённо дёрнулись желваки; наложив на себя крест, он с сердечной досадой изрёк: — Вот так, брат, день ото дня редеют ветви древа недавно могучего ратного братства.

— Стрелец был ещё жив, когда мы вырвали его из когтей нехристей.

— Его последние слова?..

— «Скажи всем, шо не страшно Богу душу отдать, коль совесть спокойна и честь не замарана». И последнее: «Храни, Исусе Христе, Русь, князей наших... и спаси дружины».

— Светлая память ему... М-да... — Мстислав скорбно поджал губы, потом выдохнул, будто освободился от чего-то: — Знаю, тебе нужен, как и всем, отдых, но мы — не все, у нас, князей, нет на то права.

— Когда следует быти у тебя, Мстислав Мстиславич?

— Умойся, поешь, охолонись малость, и ко мне... Выход искати будем из тупика. Зажал нас меж ног татарин. Не ровен час, в атаку опять грянет. Будь здоров, князь.

...Мстислав ехал шагом мимо расположившихся у котлов витязей, мимо полевой кухни, когда его огорошили вестью:

— Защита наша! Радость! Радость до нас! — Подскакавший на вертлявой кобыле Ясноок ощерил белые зубы. — Да сколь же ждати будешь, пресветлый? — в сердцах гаркнул оруженосец и, ближе склоняясь к опиравшемуся на луку седла усталому князю, с укором бросил: — Шо це таке? Отчего не ликуешь, княже? Гонец от брата твоего! От князя киевского Мстислава Романыча!

— Эй, пешцы! О раненых позаботьтесь! — распорядился Удалой и, глядя в радостные очи оруженосца, отрезал: — Я тебе не шут гороховый, а князь, сучонок! Ты, похоже, уже выплеснул свой ушат рады?! [275]

— Смилуйся, защита-князь! — Ясноок изменился в лице.

— Так не вейся надо мной вороном, вырви тебе глаз! Зови к шатру!

...Прибывший сотник Градояр доложился старшиной киевского разъезда воеводы Белогрива. Порадовал доброй новостью, что киевский князь с ещё одиннадцатью малыми князьями нынче встал лагерем всего-то в двух верстах и с нетерпением ждёт воссоединения.

— Святый Боже! Благодарю Тебя, Отец наш Небесный, что услышал ты наши молитвы!.. Низкий поклон и тебе, брат, что не отступился от клятвы нашей!

Мстислав трижды истово перекрестился, крепко поцеловал золотое распятье на груди.

— А Савку?! Савку Сороку... сокольничего моего? Не видали? — с жаркой надеждой в очах вопросил князь. — Бойкий вьюнош, осьмнадцати лет. Мосластый такой... в глазах ровно небо стоит?

— Н-нет, пресветлый, — морща в крупную складку лоб, покачал головой сотник. — Врати не стану... Не видал такого... Да до того ли?..

— Нуть, что ж... — Мстислав хрустнул перстами, долго сидел, понурив голову, выправляя затвердевший мускул щеки, сведённый судорогой. В ушах его снова гудел медью голос родича: «Без стяга-покровителя нельзя! Сие гибель, брат!»

— Ладноть, на всё воля Божья... С этим ясно. — Он шумно выдохнул сдерживаемый в груди воздух. — А князь ростовский, Василько Константинович, этот хоть... с вами? Дружина-то, чай, не мышь? Нуть, пошто камень за пазухой держишь? Бей, что ли!

— Так нечем! — прямо глядя в глаза, ответствовал Градояр. — Вот крест, не пересекались наши пути. Могёть, стороной прошёл как?.. Али в холмах этих проклятых где разминулись... Тут ведь оно!.. За кажным бугром разъезд укроется, в кажной лощине войско схоронить недолго. — Придерживая рукой меч, сотник нетерпеливо поднялся со шкур. — Так шо ж доложить князю?

...И тут, словно вместо ответа, из долины, что находилась за лагерем, донёсся взрывной гул и трясущийся рёв:

— Ррр-а-а-а-ааа-ра-ааа-урр-ра-а-а-ааа!

Всех, кто был в шатре, будто громом хватило. Лица окатила бледность.

— Никак, наши схватились с погаными? — сотник бросился к выходу.

...Выбежали на свет.

Лагерь уже был на ногах и гудел, как осиный рой. Взоры русичей устремились в сторону Днепра. Впереди, где за каменистым гребнем клубились и лопались купола чёрного с кровью дыма, — там был стан киевлян!