Андрей Воронов-Оренбургский - Ярое око

«...Помни истину предков наших, лишь пройдя сквозь череду испытаний лихих, обретёшь ты настоящую веру. Следуй сему, мой ясный сокол, воротись героем... Не горюй, пусть любовь и вера согреют тебя.

Батюшка-свет, вольный ветер, ты всюду рыщешь, всюду свищешь, никому тебя в лихой узде не удержати, в глухой темнице не спрятати... Не студи моего суженого Савушку, не секи его злым дождём, не пали жгучим солнцем!.. Слышишь? Отзовись!..

Царица свет водица, все моря, все окияны, реки и озёра, все ручьи и ключи малые... тобою полны-нолнешеньки; всех-то ты поишь, всем ты жизнь даёшь! Пожалей моего любого, не дай ему от жажды истомиться в пустынях, сгинуть бесследно в топи беспролазной!.. Слышишь ли? Отзовись!

Матушка сыра земля, ты всех привечаешь, всех кормишь, всякому зверю ты дом родной, птицы небесные, и те в тебе защиту ищут. Пощади моего Савушку, дай ему, любому, силы!.. Убереги от калёных стрел и меча острого... Не остави его в дороге дальней, в стороне чужой! Слышишь? Отзовись!»

...И вдруг канул голос любавушки Ксении, а он с Пеплом оказался во глухой степи, у могильного камня, мохом да лишаем схваченного. И на валуне том необъятном кресалом чьим-то выбита вещая надпись:

...Кто налево пойдёт — осиротеет,

Кто направо пойдёт — онемеет...

А кто прямо пойдёт — на сём свете не жить...

Оторвал Савка глаза от могильного валуна и вздрогнул: ворон чёрный, с седым подбивом пера, туго хлопнул крыльями, сверкнул колко и зло глазом, в коем вспыхнули зелёные искры, и, треща перьями, тяжело слетел с белых костей, сквозь которые колосилась червонная трава...

И тут Савку ровно тоска пихнула в грудь. Рассветил он глаза, вскочил на ноги... И правда, сон в руку: заплутал он с конём в Дикой Степи, а перед ним — источенная ветрами каменная скала, и на тебе!..

...Над головой послышалось застуженное вещее карканье. Чёрный ворон погребальным крестом вершил круг над ним, и чудился в его ржавом карканье голос седой ворожбы.

Савка поёжился и перекрестился. Он не был охотником до сказок и вымыслов. Сокольничему вдруг дико заскучалось по далёкой родной сторонушке: по высоким чистым небесам, по ласковому солнцу. Остро вспомнилась родная речка с капризным изгибом, такая лёгкая и светлая, что захватывает дух и вышибает слезу...

А здесь его окружала красно-бурая, как камедь, безжизненная пустыня. Холмистые солончаки до горизонта. Сонное кружение стервятников да хрупкие беглые следы ящериц на горячем песке...

Траурная птица плавно завершила круг и, будто закончив колдовское действо, замахала крыльями к тёмным холмам.

...И снова, взобравшись в горячее седло, он двинулся на восток, к горизонту, ещё не зная, что вступает в самый долгий день своей жизни. Следуя к верховью пересохшего ручья, ему-таки посчастливилось наткнуться на обрамленную жёстким вереском маленькую лужу. Вода в ней не внушала доверия, но Савка пил её взахлёб, набрал доверху флягу. Жадно припал к луже и Пепел, покуда не осушил всю без остатка.

Когда небо накалилось и стало похожим на сверкающую сталь, Савке наконец, с молитвой Божьей, удалось отыскать потерянный след. В беспрестанном поиске воды он незаметно для себя опасно уклонился к югу, за что и поплатился, оказавшись в безводном краю. Теперь же природа оживала с каждой верстой. Красно-бурая степь начинала мокро зеленеть; послышался металлический звон кузнечиков, истомный и хриплый свист сусликов, а в ковыльных просторах гремел неумолчный перепелиный бой... Видя на желтоватых отвалах нор дремлющих сурков, соколов, купавшихся в прозрачном воздухе, Савка воспрял духом. Раскалённая, как противень, прозрачно-недвижная степь ему уже не казалась мёртвой!

Местность между тем тоже менялась: появились холмы, запутанные коридоры песчаных осыпей и глинистых спусков.

«Хм, богато тут впадин да суходолов, — мрачно отметил Савка. — Здесь без труда способно упрятать цельную рать. Не по душе мне это...»

Внезапно он натянул узду. Напряжённый взгляд впился в перепаханную копытами тропу. След был совсем свежий. Сорока спрыгнул с коня, пробуя на ощупь измочаленную траву, пытаясь прикинуть, сколько воинов насчитывал отряд. В том, что это были враги, сомнений у него не было: все лошади были не подкованы.

«Отцу и Сыну... будь наготове! — бросил он сам себе, вскакивая в седло. — Того и гляди, начнётся... Там, за холмами, — он всмотрелся в синевшую цепь каменистого взгорья, — их, должно быть, не менее трёх десятков».

Держа лук наготове, он торопливо съехал с тропы и под прикрытием склона с оглядкой тронулся дальше.

Однако, вопреки ожиданиям, следующий час прошёл ровно. Подолгу всматривался в зеленеющую даль сокольничий, но, кроме паривших над падалью канюков, ничего не было видно. Чтобы не столкнуться с неприятелем лоб в лоб, он ещё раз вильнул в сторону и, немного переждав, подрезвил плёткой отдохнувшего жеребца.

Выдохнув остатки тревоги, он понужал теперь в спасительном одиночестве. Чужой след больше не пересекал его пути, и быстро текли отпущенные судьбой минуты покоя и удачи.

Но беда оказалась хитра... и уже готовилась распахнуть свои чёрные крылья. Долго ли, коротко скакал Савка, да только все вёрсты спасительного пути погибли разом, в одном роковом миге.

Косматые треухи татар вынырнули справа из-за холма столь внезапно, что Сорока впопыхах лишь осадил Пепла, и тот, захрапев, шально закружился на месте.

С песчаного отвала взвизгнули тетивы, стрелы впились в землю в двух аршинах от него, после чего монгольские скакуны полетели точно камни.

Савка сцепил челюсти. Конь его, сам почуяв опасность, рванулся в сторону. Савка успел сделать всего один выстрел. Послышался крик. Скакавший вперёд монгол завис в стременах, хвостатое копьё выпало из скрюченных пальцев, и он мешком рухнул на землю, поднимая клубы пыли.

Пригибаясь к гриве, осыпаемый стрелами, сокольничий во весь опор мчался прочь, ещё не веря, что обречён. Во рту пересохло, в висках стучало, дорога — вверх-вниз, стрелы хищно стрекотали над головой.

Савка пару раз обернулся, пытаясь прицелиться, но всё заволакивало пеленой и виделось, как через дым. Сверкающие на солнце пики и сабли, казалось, колыхались в пыли, зависнув на невидимых нитях... Впереди мелькнуло, пропало и вновь показалось извилистое русло какой-то реки. Он не задумываясь погнал туда, понимая, что перед ним последняя надежда на спасение: обмануть преследователей, затеряться в путаном лабиринте лощины, забрать в сторону, сделав вид, будто уходишь резко к Днепру или на юг; но, затаившись на срок, обогнуть два-три холма, дать крюк и мчаться что есть сил к своим, на восток, покуда не зародится надежда, что отрыв непреодолим, а враги сбиты с толку...