Шэрон Пенман - Королевский выкуп. Последний рубеж

– Если ты попытаешься выглядеть слегка раскаявшимся, – сухо сказала она, – это поможет. Только не трать зря время, рассказывая Ричарду, как сильно тебе жаль. Как ему прекрасно известно, жалеешь ты лишь об одном – что проиграл.

Обуреваемая внезапным желанием поскорее с этим покончить, Алиенора повернулась, и когда Джон не последовал за ней, обернулась и посмотрела на него через плечо.

– Ричард внизу, в большом зале. И время подходящее – ни хуже и не лучше любого другого.

– В большом зале? – испуганным эхом отозвался Джон.

Он считал достаточным наказанием необходимость смирить свою гордыню наедине с Ричардом и сжался от необходимости унижаться перед полным залом враждебно настроенных свидетелей. Принц открыл рот, чтобы возразить, но сдержался. Как и Ричард, его мать судила других людей по стандартам, не дававшим скидку на присущие человеку слабости. Ричард оценивал мужчин по готовности пролить кровь, поставить свою жизнь под удар меча. Устраиваемые матерью проверки были более хитрыми и сложными. Она могла простить хитрость и предательство, но не слабость. И прежде всего, она ожидала, что мужчина должен отвечать за последствия своих поступков.

– Веди меня, – промолвил он с натянутой улыбкой. – Упаси нас Господь заставлять короля ждать.

Ричард восседал на помосте в дальнем конце зала, вполуха слушая архиепископа Кентерберийского. Его мысли постоянно обращались к тому, что происходит в соларе у них над головами. Когда его мать скользнула на свободное место слева от него и кивнула, он поднял глаза. По внезапно воцарившейся тишине король понял, что в зал вошел его брат. Толпа поспешно раздалась в стороны, освобождая путь к помосту. Ричард думал, что сумел потушить гнев, но угли еще тлели, и, глядя как Джон проходит самый долгий, вероятно, путь в своей жизни, чувствовал, как искра ярости разгорается снова. Будто уловив это, Алиенора осторожно положила свою руку на его, и Ричард накрыл ее ладонью, безмолвно заверяя мать, что не нарушит обещания. Он помилует Джона за то, что в их жилах течет одна кровь. Но сперва выпустит Джонни немного этой самой крови – у него есть на это право.

– Монсеньор. – Остановившись перед помостом, Джон медленно отстегнул ножны и положил их на ступени, затем опустился на колено. – Мне нечего сказать в свое оправдание, я могу лишь просить у тебя прощения, хотя я знаю, что не заслуживаю его.

Ричард изучал младшего брата, замечая пульсирующую на горле жилку, испарину, выступившую на лбу. Решив, что Джон вот-вот выскочит из собственной шкуры, король поднялся на ноги.

– Что же, ты здесь, а это кое-что значит. И наша госпожа мать просит простить тебя. Это значит еще больше. Полагаю, я должен просто порадоваться тому, что при всей твоей склонности к предательству заговорщик из тебя, по счастью, никудышный. – Он подождал, пока утихнет смех, а принц зальется краской. – Не нужно бояться, Джон. Ребенка не наказывают за то, что он послушался плохого совета. Это те, кто сбил тебя с пути, ощутят на себе мой гнев. – Ричард протянул руку, помогая брату встать.

Присутствующие послушно захлопали, и Ричард воспользовался шумом, чтобы сказать Джону на ухо:

– Может, твоя кровь и купила тебе прощение, Джонни, но за графство цена будет выше. Выше, чем ты способен заплатить. Я не верну тебе титулы и земли, пока не буду уверен в том, что ты их заслуживаешь… Если вообще когда-нибудь верну.

Встретившись с ним взглядом, Джон кивнул.

– Я понимаю, – бесстрастно сказал он. – Я запомню твою щедрость, брат. Можешь в этом не сомневаться.

Умея убедительно лгать другим, Джон редко обманывал самого себя – для этого он унаследовал слишком много анжуйской самоиронии. Да и праведный гнев не входил в число эмоций, изначально присущих его характеру. Поэтому он понимал, что дешево отделался, учитывая тяжесть его преступлений. Но это знание никак не успокаивало уязвленную гордость. Снисходительное прощение Ричарда ранило сильнее, чем унизительное покаяние в грехах, потому как напомнило ремарку брата, когда тому сообщили о стремлении Джона похитить при помощи Филиппа английскую корону. «Джон не из тех, кто способен завоевать королевство. Достаточно кому-нибудь оказать хотя бы малейшее сопротивление», – бросил тогда Ричард. Действительно ли он верил в это? А его епископы и бароны? Они все сочли его, Джона, настолько никчемным?

Он выдержал тяжкое испытание, призвав на помощь все свое мужество. Не обращал внимания на взгляды, даже улыбнулся, когда Ричард в знак королевской милости великодушно передал крупного лосося под соусом на его конец стола. Но при первой же возможности Джон сбежал из зала в относительное уединение сада, благодарный за возможность скрыться в темноте вдали от любопытных глаз. Теперь, когда больше не нужно бояться темницы или изгнания за измену, он понимал, что впереди его ждет ухабистая дорога. Есть ли надежда вернуть доверие Ричарда? Но пока этого не произойдет, ему предстоит быть нищим на чужом пиру. И более того, иметь дело с презрением не только Ричарда. Он читал насмешку в глазах других. Даже если завтра Господь сразит Ричарда, и он, Джон, сядет на трон, как долго сможет править тот, кого не уважают и не боятся?

«Куда лучше прослыть жестоким, чем бессильным», – язвительно подумал он и обернулся на звук шагов. В нескольких футах от него стояла сестра. Принц не ожидал увидеть Джоанну в Лизье и не обрадовался, что она стала свидетельницей его публичного унижения, поскольку они хорошо ладили в детстве. Воспоминания о позоре были так свежи, что его самообладание наконец дало трещину.

– Если ты пришла пожалеть меня, мне этого не нужно!

– Хорошо, потому как я не думаю, что ты заслуживаешь сочувствия.

Они молча смотрели друг на друга. Джон сразу узнал сестру, как только увидел ее на помосте, хотя прошло почти двадцать лет. Красивая девочка превратилась в красивую женщину, которая, наряду с их матерью и половиной христианского мира, считала, что его братец Ричард способен ходить по воде. Отношения Джона с семьей всегда были неустойчивыми, исполненными двусмысленности и неопределенности. Даже до того, как позор и заточение стерли ее из его жизни, мать была для него лишь прекрасной незнакомкой. Его миром правил отец, внушавший мальчику, которым Джон когда-то был, трепет, восхищение и страх. Братья были намного – на одиннадцать, девять и восемь лет – старше его, и будто жили на каком-то далеком берегу, оставив младшего цепляться за крошечный островок отцовской благосклонности. Островок, рискующий в любую минут затонуть в бурливом анжуйском море. Только с Джоанной было просто – до тех пор, пока ее не выдали замуж за короля Сицилии, лишив Джона единственного друга детства.