Морис Магр - Кровь Тулузы

Пытаясь сделать вид, что мне совсем не больно, я перевёл взор на гувернантку: матрона злорадно усмехалась. Позади меня кто-то произнёс:

— Это сын Эстеллы де Барусс, он уже многих уколол своей шпажкой.

Эстелла де Барусс! Имя красавицы всегда звучало для меня как музыка, но после того случая оно утратило своё очарование. Тем не менее нападение маленького уродца стало для меня уроком: я понял, что в душе моей легко могут рождаться дурные мысли, и если я не буду следить за ними, они без труда вырвутся наружу. В тот день я испытал удовлетворение, увидев, что ребёнок, рождённый в семье Барусс красавицей Эстеллой, отличается необычайным уродством, и одновременно подавил грубое, но естественное желание пинком отшвырнуть от себя злобного человечка — так защищаются от собаки, когда та пытается вас укусить. Горестно сознавать, что люди злы, но ещё печальнее ощущать пробуждение своих собственных дурных чувств. Самый юный потомок Баруссов неосознанно продемонстрировал ненависть, питаемую ко мне его семейством, и в глубинах моего существа, свидетельствуя о душе вполне обыденной, немедленно возникло низменное желание отомстить обидчику.

Три брата де Барусс — року угодно было сотворить трёх братьев, а потому бремя моё было тяжким — также без всякого на то основания питали ко мне непримиримую ненависть. Младший прежде служил офицером в королевской армии; вернувшись, он превратился в записного волокиту. Средний стал консулом в парламенте Тулузы и прослыл одним из самых суровых членов этой грозной ассамблеи. Старший брат подался в монахи. В молодости он был склонен к мистицизму, отправился в Рим, долго жил при папском дворе, а потом очутился в монастыре, куда, судя по слухам, религиозные власти заточили его за поступки, шедшие вразрез с религиозной догмой. Во время одного из ораторских турниров я услышал, как он на древнегреческом языке рассуждал о Святой Троице с заезжим германским монахом. Речь его вызвала восхищение у внимавшей спорщикам крохотной кучки знатоков греческого. Исаак Андреа утверждал, что древнееврейский язык Барусс знал едва ли не лучше его, а сам Барусс заявлял, что постиг все арканы каббалы. Старший из братьев Барусс обладал обширнейшими познаниями, однако язвительный ум его всегда был склонен к разрушительству.

Поднимаясь по узкой лестнице, ведущей в верхнюю часть города, расположенную над собором Сен-Бертран, я неожиданно, нос к носу, столкнулся с Баруссом. Со времён нашей юности мы не обменялись ни словом.

— Что-то вы слишком быстро поднимаетесь по ступеням, сударь мой Брамвак, — сказал мне Барусс. — Впрочем, вы ещё так молоды!

Он намекал, что выглядел я действительно очень молодо.

Я поспешно ответил, что мы с ним примерно одних лет.

Домисьен де Барусс был одет в облачение доминиканского монаха. Свистевший вокруг нас ветер взметал край его чёрного плаща, и тот хлопал, словно чёрное крыло, пытавшееся скрыть от меня солнечный свет. Де Барусс был худ, имел большой нос и необычайно тонкие губы, позволявшие разглядеть его испорченные зубы. Он всегда был высок, а теперь, стоя на ступеньках выше меня, буквально нависал надо мной, и внезапно мне показалось, что он заранее уверен в том, что последнее слово в нашей беседе останется за ним. Тембр его голоса выдавал свойственное ему чувство превосходства. Впрочем, я знал, что он со всеми разговаривает с нарочитым презрением.

— Разумеется, Господь способствует встрече людей, когда полагает эту встречу необходимой, — криво усмехаясь, произнёс он таким тоном, что я понял: нашу встречу он таковой не считает.

Слова его были адресованы мне, ибо на каменных ступенях, где свистел осенний ветер, кроме нас, никого не было. Его властный тон вверг меня в оцепенение.

— Послушайте, Брамвак, прекратите поиски. Вернитесь к прежнему занятию, вспомните, что вы честный врач, проживающий в Тулузе, вернитесь домой и займитесь делом. Исцеляйте телесные недуги, а о недугах духовных предоставьте заботу Церкви. Иного пути у вас нет.

Я открыл было рот, намереваясь ответить, но он жестом остановил меня и с неожиданным пылом продолжал:

— Откажитесь от поисков! Обуянный гордыней, вы мечетесь в бесплодном стремлении обрести то, что, без сомнения, убьёт вас, вне зависимости от того, найдёте вы или нет. Немало людей, которым вы даже в подмётки не годитесь, погибли, пытаясь отыскать эту химеру.

— Я никого не боюсь, ни с кем себя не сравниваю, и ни капитулу Тулузы, ни королевскому сенешалю, ни католической Церкви не в чем меня упрекнуть.

— Подобно проказе, ересь метит лицо отступника своими язвами! И не нужно быть ясновидящим, чтобы распознать её. Взглянув на вас, я сразу понял: не Иисус Христос восседает на троне вашей внутренней скинии, в ней поклоняются иным кумирам, ибо рядом с Христом я отчётливо вижу призраки забытых ныне альбигойцев. Зачем я вам это говорю? Хочу вас предупредить: будьте осторожны и не верьте тем, кто утверждает, что инквизиторы уже не столь могущественны, как прежде. Они по-прежнему разжигают костры, предназначенные для еретиков. По их приказам еретиков бросают в темницы, и они по-прежнему судят людей не за дела, а за намерения. А ваши намерения мне известны так хорошо, словно они крупными буквами написаны у вас на лбу. Послушайтесь меня, Мишель де Брамвак, и возвращайтесь в Тулузу! Вы отличный лекарь и сможете принести много пользы жителям своего квартала. У каждого своя роль. Так что отправляйтесь в Тулузу, достойный лекарь, и незамедлительно! Сегодня до захода солнца вы должны покинуть наш город.

Я рассмеялся, желая показать, что не воспринял всерьёз его слова, и вместо ответа задал ему вопрос:

— Но ведь было время, когда вас самого подозревали в ереси?

Он пожал плечами.

— А теперь вы приказываете мне уехать?

Он сжал губы. Глаза его засверкали.

— Да. Именно приказываю, — процедил он, понижая голос, — но приказываю не от имени трибунала инквизиции и не от имени Церкви, хотя имею право выступать от имени и первого, и второй. Сейчас я отдаю приказ от себя лично — в ваших же интересах.

И, смерив меня своим мертвящим, не терпящим возражений взглядом, он продолжил спуск, а так как лестница была узкой, через несколько шагов лицо его оказалось почти рядом с моим.

И я целый миг дышал мерзким зловонием, ибо дыхание его источало запах гниющей плоти.

Спустившись на три пролёта, де Барусс обернулся. Ветер, большой любитель нарушать заботливо наведённый порядок, снова вздыбил его плащ, а лицо его, недвижное и словно окаменевшее, выражало непреклонность, загадочность и полное отсутствие человеческих чувств.

Мне очень хотелось понять смысл его слов, спросить, почему он не хочет, чтобы я продолжал поиски. Но, глядя, как он удаляется, я испытал невероятное облегчение, а потому легко справился с искушением броситься за ним вдогонку. Мне вдруг показалось, что ещё несколько минут назад я балансировал на краю ужасной бездны. Зловещие испарения, поднимавшиеся с её дна, окутывали меня липким туманом и неумолимо тянули вниз, в ту самую бездну, откуда совсем недавно я слышал суливший смерть призывный вой волков. И, как и прежде, я не мог объяснить, что помогло мне удержаться от рокового шага.