Жюль Ковен - Осада Монтобана

— Поставь возле нас артиллерию Вакха... и ступайте все спать, — величественно приказал толстый капуцин.

Пока выходили слуги, он симметрично расставил бутылки — пять направо от себя, а другие пять направо от майора. Перед каждым рядом бутылок он поставил по одному из серебряных кубков — точно тамбурмажоры перед строем солдат. Потом он подал пробочник своему гостю и схватил первую бутылку из своего ряда, ловко раскупорил её и с любезной предупредительностью наполнил кубок майора. Тот ответил ему такою же любезностью.

Пенящееся вино лилось через края переполненных кубков; собеседники чокнулись и на дне серебряных сосудов не оставалось более ни капли золотистой влаги, когда они их отняли от губ. Толстый капуцин посмотрел на майора со сладостным умилением.

— Я вижу, мессир, что мы продолжаем понимать друг друга, — сказал он ему с видом искренней дружбы. — Вы не лишились той прекрасной жажды, которая лучше хорошего аппетита доказывает спокойную совесть. Я поясню мою мысль. Душа невещественна, а потому и не осязаема. Плотную пищу можно держать в руке, а жидкость проходит сквозь пальцы, стало быть, последняя более сродни душе — предмету неосязаемому.

— За ваше здоровье! — перебил его майор, которого мало забавлял этот мистико-философический панегирик.

Ещё две бутылки были вылиты в блестящие кубки. Собеседники снова чокнулись и снова осушили их до последней капли. Лицо капуцина покрылось пунцовым оттенком до последнего этажа его тройного подбородка, и Анри счёл его довольно пьяным для того, чтобы приступить к расспросам с некоторою, однако, осторожностью.

— Надеюсь, любезный дом Грело, — начал он, — вы не найдёте нескромным, с моей стороны, если я вам признаюсь откровенно, что не могу понять, что привело вас сюда и заставило бросить рясу?

— Ничего, однако, не может быть проще, — ответил ему дом Грело добродушным тоном. — Я получил в наследство эту таверну и хочу удостовериться в её доходе, прежде чем её продам. В рясе мне этого опыта нельзя было осуществить, я и снял её на время.

И он запел застольную песню капуцина, сменившего рясу на полную чашу.

«Хорошо, — подумал майор. — Он поёт после второго кубка; после пятого он заговорит...»

— Монсеньор Гастон, верно, очень недоволен вашим отъездом, — прибавил он вслух.

— И да, и нет. Я ему нужен в Люксембургском дворце, но с другой стороны, он доволен тем, что такой слуга, как я, находится поблизости от таких верных слуг, как вы и ваши братья. Завтра я уведомил бы вас о моём приезде в Нивелль часов двенадцать тому назад. Если бы у вас оказалось какое-нибудь спешное поручение к его высочеству, я поторопился бы с возвращением в Париж.

«Ах, он проклятый изменник! — подумал про себя Анри. — Не выдай его нам племянник, Робер без всякого подозрения попался бы в капкан. Меня берёт страшная охота приплюснуть ему рожу моим кубком...»

— За ваше здоровье! — сказал он, несмотря на эти размышления.

— За ваше, мессир, — ответил добродушно дом Грело.

Попивая вино, он рассматривал виконта влажными глазами пьяницы, поддавшегося чарующему брожению виноградного сока.

— А вот я так не удивляюсь, что вижу капитана королевской службы в таком наряде. Я угадываю причину! Фламандская мещаночка, которая могла бы служить Рубенсу моделью Венеры, не так ли? Она, верно, пожелала видеть французского Марса в своём царстве. А между тем победителю надо переодеться Меркурием, чтобы обмануть Вулкана.

— Увы! Нет, не такая причина заставляет меня разъезжать ночью по полям и по долам, — ответил майор, принимая жалобный вид.

— Тем лучше, мой юный друг, тем лучше, — повторил нараспев капуцин. — Любовь, страсть расслабляющая. Она до того обессиливает, что мы способны только воздевать руки с молением к возлюбленной... и вскоре лишаемся даже возможности поднять руку с кубком, хотя бы и были такими молодцами, как вы, мой доблестный поклонник Вакха. За ваше здоровье!

— Нет! — ворчал майор с притворною досадой, — считайте меня влюблённым, сумасшедшим или глупым... Как хотите, а я не намерен осудить себя на воздержность верблюда в пустыне, которую хотят наложить на меня... и для чего ещё — чтобы скакать чёрт знает куда в сырую и холодную ночь!

— Неужели, сын мой? Неужели, избранный моего сердца? — восклицал дом Грело, которого опьянение, по-видимому, побуждало к нежным излияниям и к фамильярности. — Какой нечестивец осмеливается воспрещать тебе дивные наслаждения небесного напитка. Давно уже я люблю тебя и восхищаюсь тобой, мой дорогой друг! Твои подвиги приводят меня в восторг. Ты единственный наследник, которого я могу иметь в редком искусстве пить начистоту, молодцом, победителем. Я вижу вокруг твоего лба возникает виноградный венок, подобный моему, но невидимый для непосвящённых. Тебе только недостаёт пурпуровой мантии, которая покрывает моё лицо, для того чтобы все узнали в тебе моего достойного преемника в царстве тирсов. Ты украсишься ею, если последуешь советам моей искусившейся опытности... Но прежде всего укажи мне подлецов, которые хотят тебя уничтожить, хотят помешать тебе развить свои способности, мой птенчик.

Услышав эту сумасбродную речь, виконт де Трем убедился в том, что капуцин совсем опьянел. Они выпили каждый по четыре бутылки старого вина, против которого не устояла бы самая крепкая голова.

— Кто же, кроме этого Катона, моего старшего брата, осмелился бы посадить меня на глупый напиток лягушек! — сказал Анри со вздохом, очень ловко подменив свой полный кубок на пустой кубок дома Грело.

— Постой! Постой! Дай мне уложить свои мысли! — рассуждал между тем капуцин и разом осушил подставленный ему кубок. — Та-ак... Вот теперь я сообразил, моё сокровище, — продолжал он заикаясь. — На тебя наложен крест, как на пикового туза; ты осуждён пить воду, как бубновый валет, и всё это потому, что твой властелин-полковник посылает тебя с тайным поручением ради службы герцогу Орлеанскому!

«Сам наклёвывается», — подумал майор.

— Какая служба! — сказал он вслух.

— Не говори, дражайший, не говори... сущая дрянь!

— Вместо того чтобы скакать невесть куда для несносного принца, каждый заговор которого сносит, как косою, головы у всех, участвующих в нём, как охотно служил бы я кому-нибудь сильному и могущественному, кто явно и по-царски наградил бы моё усердие.

— Да, да, да, да, — хрипло повторял капуцин.

— Я честолюбив.

— Этого не запрещает Вакх.

— Бьюсь об заклад, что и вы честолюбивы, приор.

— Ш-ш!.. Секрет!.. Выпьем!

Девятая пробка взлетела в потолок.

— Те Deum laudamus! [19] «Тебя, Бога, хвалим!» (лат.) — начало католического гимна. — затянул капуцин, осушив кубок, наполненный майором.

— Бьюсь ещё об заклад, что вы приехали в Бельгию не для каких-нибудь вздоров, — продолжал виконт. — С вашим редким умом вы осмотрели всё сумасбродство замысла Гастона Орлеанского. Вы, верно, здесь ищете средство выгородить себя, когда настанет неизбежная минута и всё рухнет.