Кейт Мосс - Огненные палаты

– Известно, сам ли его преосвященство одобрил использование его кареты?

– По слухам, сам.

Видаль вскинул брови:

– И начало этим слухам положил ты, Бональ?

– Я счел своим долгом рассказать о том, что считаю правдой.

– Совершенно справедливо, – кивнул Видаль, и по его губам скользнула мимолетная улыбка. – Предание гласности подобных проявлений недомыслия и проступков столь серьезного характера в общественных интересах. – Он двинулся к лестнице. – Я хочу, чтобы меня уведомили, когда она прибудет обратно в Пивер. Распорядись, чтобы сюда отправили гонца.

Бональ кашлянул:

– Прошу прощения, монсеньор, но мальчишка-конюх утверждает, что слышал упоминание про Каркасон.

Видаль снова обернулся:

– Каркасон?

– Такое распоряжение было дано вознице, – так он говорит.

– Ты сам с ним говорил? Он точно в этом уверен?

– Совершенно уверен. Мальчишка производит впечатление человека, заслуживающего доверия.

Видаль заколебался:

– А как там наш голландский дружок? Где он сейчас?

– Был в гугенотской таверне, потом отправился в квартал Дорада.

– У мастерской портного не появлялся?

– Он там был.

– Он тебя не заметил? – вскинулся Видаль.

– Меня никто не видел, монсеньор.

Видаль нахмурился:

– Ни у кого не возникло подозрений, что старик умер не своей смертью?

– Ни у кого. Все знали, что у него слабое сердце.

Видаль кивнул и зашагал было к лестнице, но потом вновь остановился:

– Да, Бональ, выясни, зачем даме понадобилось в Каркасон. Возможно, это совершенно невинная поездка, в которую она собиралась давным-давно, и тем не менее мне хотелось бы знать причины.

Риксенда открыла дверь и обнаружила на пороге Мари Гали.

– А, это ты, – произнесла она, вытирая руки о фартук.

Риксенда недолюбливала Мари. Девушки вообще ее недолюбливали. Она была слишком уж самовлюбленной, считала себя красивее остальных и даже не делала попыток этого скрывать. Риксенда видела, какими глазами Эмерик смотрел на нее, с какой смесью желания и восхищения. И она была далеко не единственной, кого возмущало то, что какой-нибудь из парней обязательно предлагал Мари поднести вместо нее ведро с водой или корзинку с дровами, в то время как остальные вынуждены были справляться своими силами.

– Чего тебе надо?

Мари заносчиво улыбнулась:

– От тебя, Риксенда, мне не надо ровным счетом ничего, но один старый друг месье Жубера желает засвидетельствовать ему свое почтение.

– Ты прекрасно знаешь, что хозяина нет дома, – отрезала Риксенда и потянула дверь на себя. Она не намерена была тратить время на разговоры с Мари Гали, которая только и знала, что важничать и задаваться.

Мари выставила свою узкую ступню и ловко сунула ее в щель:

– Ничего подобного я не знаю. Брось, он всегда дома. Всем известно, что он с самого Богоявления носу из дома не кажет.

– А вот и ошибаешься! – с радостью ухватилась за возможность поставить Мари на место Риксенда. – Он еще даже до Страстной недели уехал.

– И куда же он уехал, Риксенда?

На изрытых оспинами щеках служанки, когда она поняла, что проболталась, выступили два ярких пятна. Мадам Нубель совершенно недвусмысленно велела ей держать эти сведения в тайне.

– Я не могу этого сказать.

Риксенда не верила, что это в самом деле для кого-то такой уж секрет. В Ситэ все про всех всё знали.

– Ага, а Алис, значит, оставил на попечении мадам Нубель, – ухмыльнулась Мари. – Теперь понятно, почему она все время торчит здесь.

– Ну так сегодня она в Бастиде! – рявкнула Риксенда. – А теперь, если не возражаешь, кое у кого из нас много дел.

С этими словами она захлопнула дверь. После каждой стычки с Мари у нее всегда оставалось ощущение, что ее оценили и признали недостаточно хорошей. Вздохнув, она вернулась к своим делам, и тут в нос ей ударил запах гари.

– Нет! – охнула она.

Из кастрюльки, которую она оставила на огне, сбежало молоко. Алис соглашалась принять свое лекарство, только если оно было подмешано в молоко с капелькой меда. Риксенда схватилась за ручку, надеясь спасти хоть что-нибудь, и тут же взвыла от боли. Кастрюля выпала из ее обожженных пальцев и с грохотом полетела на пол. Остатки молока расплескались по плиткам.

– Мину?

Алис, клубочком свернувшаяся в отцовском кресле, проснулась от грохота. Котенок стремглав соскочил с ее колен. Риксенда с тревогой отметила лихорадочный румянец на лице девочки.

– Нет, это я, – сказала она, поспешив укутать ноги малышки одеялом. – Ничего страшного не случилось. Я уронила кастрюлю, и шум разбудил тебя. Спи дальше.

Алис вскинула на нее глаза:

– Мину еще не вернулась?

У Риксенды защемило сердце. Ей больно было смотреть, как малышка с каждым днем все больше чахнет и худеет. По правде говоря, хотя для нее это и означало бы потерю заработка, она уже начинала надеяться, что мадам Нубель вернется в Бастиду и заберет Алис с собой. Смотреть на горе малышки было невыносимо.

Алис закрыла глаза. Вскоре ее хриплое дыхание вновь стало равномерным. Теперь, когда Эмерик с Мину уехали и играть с ней стало некому, она практически не выходила из дома. Она очень исхудала, остались одна кожа да кости. Влажные от испарины черные волосы сосульками липли к щекам.

Служанка засуетилась, вытерла лужу на полу, открыла дверь, чтобы выгнать едкий запах. Она практически ничем не могла облегчить страдания Алис. Единственное, что было ей под силу, – это раздобыть все необходимое для приготовления снадобья от кашля. Еще один корень солодки. Теплое молоко, мед и микстура.

Риксенда выглянула в окно, где на задней стене дома под самой крышей плясали отблески вечернего солнца. Она мигом обернется – одна нога здесь, другая там. Алис снова уснула. Мадам Нубель не вернется до темноты. Если не будет нигде задерживаться, то за полчаса успеет сбегать домой, одолжить у матери кварту молока и вернуться обратно.

Риксенда сняла с крюка глиняный кувшин, прикрыла огонь в очаге заслонкой от греха подальше и через заднюю дверь выскользнула во двор, а оттуда – на улицу.

Никто даже и не узнает, что она куда-то отлучалась.

Высоко над комнатой переговоров Пит, балансируя, пробрался по узкому каменному карнизу наверху лестницы, затем перемахнул через балюстраду и, спрыгнув на балкон, устроился так, чтобы его не было видно.

Далеко внизу под ним колыхалось море лиц. Зал был огромным. Красные кирпичные стены венчал сводчатый потолок. С южной стороны шесть арочных окон из бесцветного стекла, высотой в несколько человеческих ростов каждое, выходили на крытую колоннаду и трапезную. С северной тянулись ряды деревянных сидений, где во время службы обыкновенно сидели монахи.