А. Куприн - Зоркое око

— Даешь!..

И нерешительность обрывается. Пограничники выхватывают клинки и мчатся навстречу банде.

— Даешь! – и клинки хрустят по головам и плечам.

— Даешь! – и басмачи расступаются..

А может быть, пограничники врубились в орду без единого слова, со сжатыми тесно губами, с лицами тяжелее камня? Не знаю. Знаю только, что в банде было не меньше двухсот басмачей и что пограничники прорвались на вершину ближайшей горы.

Этих пограничников банда взяла в кольцо. Пограничники спешились и залегли на вершине. Здесь было два больших камня, и между камнями пограничники спрятали лошадей. Прилегли за камнями и защелкали затворами быстро и механически точно. Басмачи падали с лошадей.

Воя по-волчьи, басмачи кидались к вершине и умолкали, в тишине уносясь обратно, перекидывая через луку убитых.

Пограничники работали методично. Тогда началась осада, и басмачи не жалели патронов. Много раз они предлагали пограничникам сдаться. Пограничники отвечали пулями.

Так прошел день. А к вечеру у пограничников не осталось патронов. Жалобно ржала раненная в ключицу лошадь.

Тогда пограничники поняли, что срок их кончается раньше,

чем они думали. Басмачи опять нажимали на них. Пограничники сломали винтовки и, оголив клинки, бросились вниз. Выбора у них не было. Басмачи заняли склон. В гуще копыт, лошадиных морд и халатов пограничники бились клинками. Но басмачей было двести. .

Об этом позже рассказали нам сдавшиеся басмачи.

4

Мы вернулись в казарму. Пограничники расходились. Я

слышал разговоры об убитых и их женах.

— Самые лучшие бойцы были! – с горечью сказал

Любченко, теребя угол газеты, покрывавшей стол в комнате комсостава.

А Топорашев зажегся внезапной злобой:

— Ну и мерзавцы же!. А еще их жалеть и не трогать!..

Всех бы их, басмачей, под один пулемет!. Вот они что с нашими делают!

— Ладно! – оборвал его Черноусов, – Молчи. Не зуди. И

без тебя тошно.

— Чего там «молчи»? Теперь сам видишь, как с ними миром? Вот что получается. За что наших убили?

— За что.. За то, что еще революция продолжается. .

Сам знаешь. . Без жертв не обходится. А ты не скули. Может, сам таким завтра будешь. Скулить нечего.

— Да я и не скулю! – горячо возразил Топорашев. – А

только злоба берет. Я не могу терпеть этого больше! Посылай меня завтра, я уж им покажу, гадам!

— Вот потому-то я тебя и не пошлю. В руках себя держать надо. Не царские времена. Соображать надо. . Ты думаешь, я сам могу спокойно смотреть на это? Ложись спать. Завтра поговоришь.

— Спать. . Какой теперь сон! – пробурчал, смиряясь, Топорашев, однако скинул с плеч бурку и, бросив на пол, лег на нее.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ТАКТИКА ЧЕРНОУСОВА

1

Ночь. Комвзводы лежат на бурках и одеялах. Курят. Не спит ни один. Вскакивают – курят, выходят на двор, в холодок – курят, возвращаются, ложатся и курят опять. И

говорят, говорят, говорят... Возмущенно, негодующе, злобно... И без конца клянут басмачей.

— Нет, ты должен понять, – в десятый раз возбуждается

Топорашев, – такие штуки нельзя оставлять безнаказанными! Чтоб я, кавалерист, смотрел, как убивают моих товарищей, и при этом сидел сложа руки?! Ну сам подумай, что это такое?

Черноусов лежит на кровати, заложив ноги на ее спинку. Курит и теребит усы. Черноусов сейчас один против всех: он опытнее всех и хладнокровней. Он спокоен. Он великолепно знает: его приказ не станет никто обсуждать.

Воинский приказ будет выполнен беспрекословно и точно.

Но сейчас он разговаривает не как начальник: Топорашев, Любченко, другие – его друзья, по-человечески их душу он понимает, и ему нужно не слепое подчинение приказу, а убежденность подчиненных в правильности политики, которая проводится в этих горах и долинах, в условиях необычных и трудных. И потому он сам вызвал подчиненных на разговор по душам. Черноусов отвечает Топорашеву:

— Ты рассуждаешь неверно!

— Почему? – Топорашев резко приподнимается, сидит на бурке.

— Сообрази сам. . Почему я с тобой целый вечер бьюсь?

Начальник я твой или нет? Начальник. Мог бы я в порядке приказания сказать тебе: делай так, как тебе говорят, и не рассуждай. Мог бы. И ты бы у меня не пикнул, потому что дисциплину понимаешь отлично. А я вот не делаю этого.

Почему?

Топорашев молчит.

— Чего ж ты молчишь? Ну-ка, скажи, почему? Знаешь отлично. Потому что оба мы коммунисты, потому что мы товарищи и друзья, потому что вне исполнения служебных обязанностей. . ну да что я буду азы повторять? Так вот ты и разберись хорошенько: кто эти басмачи? Думаешь, одни муллы да баи? Как бы не так! Среди них бедняков половина. Обманутых, запуганных, забитых, отсталых, соблазненных посулами и обещаниями. . а все ж – бедняков.

Баи и муллы – это только головка. Я вот уверен: из этой банды половина перешла бы к нам, если б курбашей своих не боялись. Ну? Согласен со мной?

— Согласен. Да мне-то какое дело? Раз они басмачи –

убивают, грабят, – значит, враги. А кто этот мерзавец, что расстрелял Бирюкова, – бедняк или бай, не все мне равно?

Что я, обязан разбираться?

— А вот именно, обязан. Карать нужно, но только сознательных врагов, неисправимых. . Тебе мстить хочется?

А это нельзя. Я понимаю, – чувство. Человеческое чувство.

Я не меньше тебя негодую и возмущен. На то мы и партийцы, чтоб проводить правильную политику. Проще всего было бы выслать тебя с двумя пулеметами и сказать тебе: ликвидируй! И пошел бы ты жечь и рубить всех поголовно.

А что вышло бы из этого? В лучшем случае – спокойствие, основанное на страхе, и глухая ненависть, в худшем – десяток новых банд и новые жертвы с обеих сторон, а все советские начинания, все культурные завоевания революции могли бы здесь, в этих глухих местах, полететь на ветер, и нас обоих следовало бы расстрелять! И все это получилось бы только потому, что у нас чувства перевесили разум. Или ты иначе думаешь? Ну говори тогда, чего же ты молчишь?

Топорашев вскочил, подошел к столу, ткнул папиросой в ламповое стекло. Повернулся и оперся об угол стола.

— Так что же, по-твоему, надо делать? Для чего тогда мы сюда пришли? До каких пор ждать?

— Пришли мы сюда, чтоб действовать. Но сейчас надо действовать мирным путем. Мы начеку. Мы не спим над оружием. Но если ты сделаешь хоть один выстрел не для самозащиты, я ни с чем не посчитаюсь: ни с молодостью твоей, ни с нашей дружбой, – живо в трибунал попадешь...

Вот пришли они сюда, видал сам, попробовали, что такое чекистские пули. Ясно, что в рот им смотреть мы не будем, когда на нас нападают. А без этого смотри, Топорач, держи выше голову. Бирюков и Олейников – это эпизод, частный случай. Как и экспедиция вот и как эти – мургабцы...

— Ты мне о мургабцах не говори. . Ну, наши еще туда-сюда, бойцы... А баб-то, а детей-то за что?