А. Куприн - Зоркое око

3

Мы уже восьмой день на заставе.

В дневнике моем запись:

«. .Сообщение из Гульчи: сдались с оружием четыре

басмача из банды Ады-Ходжа».

Десятый день, и в дневнике запись:

«. .Сдались еще двое с оружием. Хороший признак: банда начинает раскалываться.

Такое наше «невнимание» к банде действует на нее

разлагающе».

...Еще день, и еще запись:

«...Приезжал «случайный путник», сообщает, что все

басмаческие кочевки стали на места и хотят мириться, но кочевка Куртагата сдаваться не хочет и просит у

других кочевок три дня на размышления.

Другие кочевки говорят куртагатинцам:

«Сдайте оружие. Если нет, – мы поднимемся на вас –

двести человек, пусть вы убьете десять из нас, мы за-

ставим вас...»

Черноусов добродушно улыбается. Топорашев курит меньше. Солнечный день. Облака отходят и от сердца. Застава оживлена.

А мы уезжаем. Пора. Мы пробыли здесь ровно столько, чтобы сделать все, что от нас требовалось. Больше того, что мы сделали сейчас, сделать нельзя. Теперь – в Ош, снаряжать экспедицию заново и снова выезжать на Памир.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

. .Все, что случилось со мной в тридцатом году, все, описанию чего я посвятил эту повесть, отошло далеко в историю. Тот путь, который с такими приключениями я проделывал, стал теперь широкой проезжей дорогой, по которой ежедневно движутся сотни автомобилей. В тех ущельях, где я находился в плену, выросли благоустроенные поселки – там дети служащих и рабочих чувствуют себя, как на курорте. На том самом месте, где нас обстреливала банда басмачей, высится сейчас крепкий деревянный мост через реку Гульчинку – никому уже не надо переезжать через нее вброд. И десятки других мостов перекинулись через реки. Вдоль дороги стоят дома, хлебопекарни, амбулатории, кооперативы. И уже не басмачи гоняют свой скот по горам, а знатные люди колхозов. Грамотные, веселые, в чистых одеждах киргизки доят коров, яков и овец. Сбылось все, о чем я мечтал, когда в 1931 году, вернувшись с Памира в Ленинград, писал эту повесть.

Настоящий мир вошел радостью в сердца живущих на Алае и Памире, образованных, культурных людей. И о том, что здесь было прежде, молодежь может узнать только из рассказов стариков да из книг, какие читает, учась в средних школах и вузах.

1931-1952

СЕРГЕЙ ДИКОВСКИЙ

ПАТРИОТЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вдоль границы, от заставы «Казачка» к Медвежьей губе, ехали трое: капитан Дубах, молодой боец доброволец

Павел Корж и его отец, сельский кузнец Никита Михайлович.

Ехали молча. Запоздалая уссурийская весна бежала от океана таежной тропой, дышала на голые сучья дубов и кидала жаворонков в повеселевшее небо. Вслед за ней, обгоняя всадников, летели птицы и пчелы.

Взбирались на сопку каменистой, звонкой тропой. Ветер раздувал на ветлах зеленое пламя, орешник и жимолость подставляли солнцу прозрачные листья, папоротник выбрасывал тугие острые стрелы; только вязы не слушались уговоров ручья: еще тянуло из падей ровным погребным холодком.

Ехали долго, через ручьи, сквозь шиповник и ожину, мимо низкорослых ровных дубков, и выбрались, наконец, на самый гребень сопки.

Открылась земля – такая просторная, что кони сами перешли в рысь. Маньчжурия уходила на юг, пустынная, затянутая травой цвета шинельного сукна. Земля была беспокойной, горбатой, точно под ее пыльной шкурой перекатывалась мертвая зыбь.

Никита Михайлович толкнул сына локтем. Старик любил вспомнить при случае сумасшедший мукденский поход.

– Видел, где твой батька подметки оставил? – спросил он, выезжая вперед.

– Поедем поищем, – сказал сын смеясь. – А ты разве в пехоте служил?

– Нет, в гусарах...

– То-то привык за гриву держаться.

– Сказал бы я тебе, Пашка...

– Скажи.

– Коня конфузить не хочется.

Они стали взбираться дальше; впереди – маленький краснощекий отец, накрытый, как колоколом, тяжелым плащом, за ним – сын, большеголовый крепыш, озадаченный скрипом новых сапог и ремней. А тропа все крутилась по гребню, ныряла в ручьи, исчезала в камнях и снова бросалась под ноги коням – звонкая, усыпанная блестками кварца. Голова кружилась от ее озорства.

Между тем трава исчезла. Ноги коней по бабку стали уходить в жесткий пепел. Дико чернели вокруг всадников прошлогодние палы. Никита Михайлович съежился, помрачнел. Разговор оборвался.

Наконец, лошади стали. За ручьем лежал город – незнакомый, глиняный, с четырьмя толстыми башнями по углам. Начальник не взглянул на него. Он спрыгнул с коня и снял линялую фуражку перед каменной глыбой.

– Читайте сами, – сказал он Никите Михайловичу.

В глубоких надписях, высеченных на глыбе неумелой, но сильной рукой, светилась дождевая вода.

Он был пулеметчиком, сыном народа,

Грозой для бандитов, стеною для Родины.

А. Н. Корж. 1935 год. Ноябрь.

Теперь был апрель. Над глыбой летели пронизанные солнцем облака и отзимовавшие на дубах упрямые листья.

Никита Михайлович слез с коня, вынул записную книжку и переписал надпись. Начальник смотрел на него прищуренным глазом. Другой глаз закрывала черная повязка.

– Не знаю, как насчет рифмы, – сказал капитан осторожно, – а смысл, мне кажется, правильный.

Никита Михайлович нагнулся, поднял из пепла пулеметную гильзу и долго вертел ее, точно сомневаясь, мог ли быть озорной большеротый Андрюшка «грозой для бандитов». Гильза еще не успела позеленеть.

– Это его позиция? – спросил он, наконец, не глядя на

Дубаха.

– Да, – ответил начальник.

– Он умер сразу?

– Нет, – ответил начальник.

Вдруг Никита Михайлович повернулся и, ухватив жесткими пальцами красноармейца за пояс, затряс его с неожиданной яростью.

– Подбери боталы! – закричал он стариковским фальцетом. – Какой ты к черту солдат! Нудьга! Простокваша!

Он долго кричал на Павла, забыв, что сам привез его на

Дальний Восток. Сын пошатывался от взрывов яростного отцовского горя. Наконец, он поймал отца за руки и грубовато заметил:

– Давайте, папаша, успокоимся..

Никита Михайлович сунул гильзу в карман и сказал капитану более спокойно:

– Это он такой только сегодня... квелый...

– Вижу, – ответил Дубах и, отойдя от камня, стал рассказывать, как в стычке с японцами, прикрывая собой левый край сопки, был убит пулеметчик Корж.

Это был долгий рассказ, потому что, пока во фланг японцам ударил эскадрон маневренной группы, прошло четыре часа, и Корж шесть раз отбивал атаку противника.

Когда капитан кончил рассказ, ветер успел высушить камень. Фазаны выбрались из кустов и грелись на солнце, не обращая внимания на людей. Весна бежала по тропам, тормоша, щекоча, путая прошлогоднюю траву.