Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Но радость была непродолжительной. 31 марта 1904 года по искровому телеграфу передали, что жизнь любимого адмирала трагически оборвалась. «Петропавловск», эскадренный броненосец, при выходе из Порт-Артура подорвался на японской мине. И на борту «Петропавловска» в числе многих русских людей погиб и адмирал Макаров, и знаменитый русский художник Верещагин.

Утро 1 апреля выдалось хмурое. Зловещие тучи нависли, предвещая последние бураны. Екатерина Николаевна расчесывала перед зеркалом свои длинные темные косы. А Надя уже умылась и успела сбегать на кухню. Там Семен принес из сарая охапку дров, от которых сразу запахло свежестью. Стоя на коленях перед американской плитой, Семен разжигал березовые дрова берестовой трубочкой и рассказывал, что «Петропавловск» не погиб, что все это «враки первого апреля» и что Макаров спасен.

— Мамочка! Мамочка! Макаров спасся! — кричала Надя, вбегая к матери в спальню.

Мать перекинула косы за спину, подошла к иконе, перекрестилась и с облегченным вздохом сказала:

— Слава богу! Такой замечательный человек! Хоть бы это оказалось правдой!

Но это не оказалось правдой. Русская армия и флот, на который так вероломно напали японцы в ночь на 27 января в Порт-Артуре, были не подготовлены, плохо вооружены и терпели одно поражение за другим.

К концу 1904 года японцы осадили Порт-Артур, выиграли генеральную битву при Ляояне, разбили русский флот и овладели передовыми укреплениями Порт-Артура, взяли порт Дальний. Падение 20 декабря Артура, потеря флота завершили историю 1904 года, ужасного года, до краев переполненного страданиями, гибелью, позором и вместе с тем покрытого славой, настоящей неувядаемой славой великих подвигов русского народа.

Со сдачей Артура погиб почти весь русский флот. А плывшая в это время на Восток эскадра адмирала Рождественского была гораздо слабее соединенного японского флота. Безумием было посылать эту эскадру после гибели артурского флота. И все же ее не вернули. Ее послали на гибель, так как «в верхах» надеялись на чудо. Но чуда не свершилось. Пришла катастрофа мукденская, потом цусимская. И пришлось заключить мир. Тяжелый, унизительный мир.

Стоял сентябрь 1905 года. Начался осенний ход кеты, и в городке опять появились японцы. Они ходили кучками в нарядных пестрых кимоно по улицам, громко разговаривали и смеялись.

Вечером перед праздником Надя и мама с последними осенними цветами шли в церковь. Японские морские офицеры гуляли по Большой улице городка. Они никому не уступали дороги. Один из них, длинным тонким пальцем показывая на свою правую щеку со шрамом, сказал на ломаном русском языке: «Япенка! Япенка!» — и толкнул маму с тротуара, так что она чуть не упала в канаву.

Осень этого печального года стояла тревожная. По ночам то и дело вспыхивали пожары. Говорили, что кто-то нарочно поджигает складские помещения, чтобы в суматохе их грабить. Каждую ночь на каланче били в набат. Вдобавок начался пал: горела тайга на горах, и по ночам они казались огненно-красными, и на этом зареве, как паутина, чернели на рейде снасти шхун и мачты морских кораблей.

В городке появилось много хунхузов и беглых из сахалинской тюрьмы. Они нападали на мирных жителей. По вечерам стало опасно ходить. Кое-где убили ночных сторожей. И теперь почти около всех присутственных мест два и даже три сторожа всю ночь стучали в деревянные колотушки.

У командирского дома, налево от маминой школы, тоже усилили караул.

Однажды вечером жена командира сидела у мамы, и Надя слышала, как она сказала:

— Я нарочно приказала не закрывать ставню в кабинете Николая Николаевича. Там будет всю ночь гореть свет. В случае чего, посылайте к нам и стучите в это окно. А мы тоже, если что случится, сейчас же будем за помощью посылать к вам.

Наде командирский дом казался крепостью. Около его парадного хода пестрела будка, окрашенная, как верстовой столб, а в будке — часовой с ружьем. Другой часовой дежурил при полковом знамени, оно хранилось в приемной у командира полка.

Зимой в царские праздники на площади у скромного деревянного собора бывал военный парад. С самого раннего утра Надя усаживалась перед окном на высоком желтом деревянном сундуке, украшенном каким-то невзыскательным художником ромбами с черными точками посредине.

И, сидя на этом сундуке, Надя ждала, когда наконец перед командирским домом появятся музыканты с военным духовым оркестром. Они долго не шли. Надя успевала несколько раз пересчитать на сундуке все ромбы и точки, а музыкантов все не было.

Но вот появлялись первые шеренги солдат с золотыми трубами и взвод с офицером — адъютантом полка… Музыканты останавливались у командирского дома, поворачивались спиной к школе. Адъютант в белых перчатках давал команду.

От взвода отделялись два солдата. Один из них направлялся к крыльцу и поднимался по ступенькам вместе с офицером. Командирский денщик стремительно открывал парадный вход, как пружина выскакивал на крыльцо и так выпячивал грудь, что Наде казалось — вот он сейчас лопнет и разорвется.

Но он не лопался и не разрывался, а становился рядом с открытой половинкой двери и голову обращал в сторону передней.

Тут Надя почти впивалась в окно, прижавшись кончиком носа к оттаявшему кружочку стекла. Затаив дыхание она ждала, когда в глубине коридора появится знаменосец.

Капельмейстер, подняв руки с палочкой наготове, тоже стоял в ожидании.

И вот денщик едва заметно щурил правый глаз, почти не поворачивая головы. Палочка капельмейстера опускалась, и торжественные звуки «Встречи» раскалывали морозный воздух.

Из дверей, склонив тяжелое свернутое знамя, выходит знаменосец. Трубы радостно и громко гудят. Знаменосец опускается с крыльца, за ним идет адъютант, приложив руку к черной кавказской папахе.

Знамя проносят вперед. По бокам его становятся двое часовых. Знаменосец развертывает знамя, и вдруг Надя видит на нем огромное лицо с бородой, со строгими красивыми глазами. Но это не лицо. Мама говорит, что это лик нерукотворного Спаса.

Тяжелое знамя из серебряного глазета медленно развевается на металлическом древке.

«Встреча» отгремела. Команда — и знамя уносят к собору. Зимой во время морозов музыканты не раз прибегали в кухню к Дарьюшке погреться и отогреть свои золотые трубы, на которых сейчас же от тепла выступал иней.

И теперь Надя, слыша тревожные слова о грабежах, никак не могла понять, кого же боятся в командирском доме. Ведь их охраняют солдаты! Она не знала, что в те вьюжные дни командир больше всего боялся своих солдат.

В октябре Дарья, которая была родом из Царства Польского, получила из Лодзи письмо. Ей сообщали, что в двадцатых числах июня, именно 23 числа, брат ее Петр был убит в уличных боях с царскими войсками.