Владимир Положенцев - Белая Бестия

Слушая Васнецова, генерал Деникин несколько раз ухмыльнулся, но не перебил. Последнюю ухмылку начальник контрразведки воспринял с вызовом, повернул хищное лицо к Главкому, взглянул на него своими птичьими глазами.

— Я знаю как вы относитесь к Махно, Антон Иванович, — продолжил он. — Мол, восстание этого разбойника мы быстро подавим. Не будет никакого прорыва. Но опасность гораздо серьезнее, господа. Именно поэтому я и настоял на сегодняшнем экстренном совещании.

Романовский и Лукомский удивленно посмотрели на Деникина. Тот кинул:

— Да, господа, это была инициатива начальника контрразведки. Я не отрицаю опасность Махно, просто призываю не преувеличивать ее. К Херсону мы подтянем еще Керчь-Еникальский и 4 ый Литовский полки. Мышь из мышеловки не выскочит.

— Так или иначе я посчитал, что нужно срочно принять экстренные меры, — сказал Васнецов. — Я бы даже назвал их радикальными. Но ничего не поделаешь, таково время. Или мы или антидемократическая нечисть. Другого варианта нет. Батька только прикидывается рубахой парнем, борцом за счастье народа, равенство и братство, правда, без большевиков. На самом деле это страшный, самолюбивый диктатор. Анархо-коммунизм такая же утопия, как социализм Чернышевского — все счастливы и за прялками поют песни. Впрочем, я не собираюсь читать вам, господа, курс политпросвещения. Скажу только, что в нынешней ситуации мы должны оставить в стороне наши гуманные манеры.

— Что же вы конкретно предлагаете? — не удержался от вопроса начальник штаба и закурил папиросу. — В наступление на Махно перейти? Дополнительные полки на Херсонщину, как сказал Антон Иванович, скоро подойдут. Но хватит ли нам сил для разгрома повстанческой армии, я не знаю, господа.

— Силы всегда есть, — ухмыльнулся контрразведчик, — даже если кажется что их нет. Нужно только вовремя приложить их в определенную точку. И тогда можно свернуть горы.

— Не томите, Петр Ильич, афоризмами, — не выдержал уже Деникин.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Васнецов, решив что достаточно уже заинтриговал офицеров. — Протасов! — крикнул он. — Приглашайте.

В кабинет вошла высокая стройная девушка в черном корниловском мундире без погон и шароварах с белыми кантами, малиновых, не по форме, сапогах с кистями. Она была утянута новенькой, сильно пахнущей галантереей кожаной портупеей. Черно-красная фуражка с серебряным черепом и костями была надета чуть набекрень, а из — под нее на правый висок выбивался лихой светло-пшеничный локон. Синие глаза были наполнены светом, лихостью и вызовом. На алых губах играла усмешка. Она явно ожидала бурного эффекта и получила его. Лукомский с Романовским разинув рты, поднялись с кресел, с носа Деникина упало пенсне. Если бы в кабинет влетела ведьма на метле, он бы удивился меньше.

— Вы?! — только и спросил Главком.

— Я, ваше высокопревосходительство, — кивнула девушка.

— Но как…

— Я пригласил Анну Владимировну, — поднялся начальник контрразведки. — Госпожа Белоглазова вполне оправилась от болезни и вновь готова выполнять ответственные поручения.

Анна Белоглазова, бывший атаман отдельной партизанской бригады дивизии Маркова, действительно болела и провела в клинике несколько месяцев. После истории со штабс-капитаном Половниковым, в которого она влюбилась по уши и который оказался агентом красных, у нее вроде как начались проблемы с рассудком. В свое время в Добровольческую армию, на особых условиях, её вместе с отрядом казаков из 400 человек, принял лично генерал Деникин. А генерал Романовский, всегда бывший против «барышни» ему потом пенял: «Нельзя, Антон Иванович, женщине доверять командование, в любой момент личные интересы поставит выше армейских, так и вышло». В ростовскую больницу, где ещё оставались приличные врачи, ее определил генерал Краснов. Ростов был тогда оккупирован немцами, но Петр Николаевич, имевший тесные отношения с Германией и получавший от неё оружие в обмен на продовольствие, устроил Белоглазову в клинику к профессору Иоффе. Однако после февраля 1919 года, когда атаман Всевеликого Войска Донского Краснов под нажимом Деникина подал в отставку и уехал в Германию, профессор Иоффе тоже пропал. Говорили, что отправился в Ниццу. Клиника закрылась. Анна Владимировна перебралась в свое родовое поместье под Таганрогом, где и провела некоторое время. Поместье было полностью разорено, частично сожжено и она жила в сохранившемся домике прислуги. Питалась припасами, которые остались в подполе сгоревшего барского дома.

К лету она почувствовала себя полностью здоровой, собиралась вернуться в Добровольческую армию, но случайно сильно подвернула ногу, которую пришлось лечить еще несколько месяцев. А в начале сентября к ней пожаловал сам начальник контрразведки армии Васнецов. Увидел, что «атаманша» хорошо выглядит и бодра. Поинтересовался не желает ли она вновь послужить Родине, но у же не в качестве атамана отдельной бригады, а сотрудника контрразведки. Анна взглянула на Петра Николаевича своими ясными глазами, а потом вдруг поцеловала в щеку: «Конечно хочу!» Полковник разомлел, обхватил рукой её узкую талию, притянул к себе. Но Анна слегка ударила ему по рукам: «Ну, ну, полковник, пожалуйста без глупостей». Васнецов опомнился, закашлялся. «Для вас есть особо важное задание. Какое узнаете чуть позже. От его выполнения будет зависеть не только судьба Белого движения, но, возможно, и всей России».

Через неделю Белоглазова была определена помощником заместителя командира 3-го Корниловского ударного полка по бытовой части. Полк был сформирован буквально несколько дней назад и Анне поручили выдавать воинам обмундирование. Не забыла, разумеется, в этой связи и себя — перешила под свою фигуру новенький корниловский мундир и шаровары. В полку она встретила бывших своих «кадеток», с которыми училась в Александровском военном училище — княжну Долгополову, графиню Шереметьеву, служивших санитарами. Они подарили Белоглазовой шикарные малиновые сапоги. Правда, выяснилось, что сшиты они были для Марии Колосовой, недавно погибшей под Царицыным. Княжна и графиня боялись носить вещи «покойницы». Но Анна не страдала предрассудками и с удовольствием приняла подарок. Девичья компания подобралась теплая, все красавицы и модницы. В Корниловской форме Владимировна выглядела сногсшибательно. К ней даже пытался «подобраться» командир полка есаул Милеев. Пригласил на ужин, а уже после первого бокала вина, стал хватать Анну за руки. Белоглазова сказала: «Павел Николаевич, вы очень симпатичный, видный мужчина. Но даже и вам я не позволю подобное обхождение. Вы ведь наверняка знаете мою личную драму. Так вот, я все еще люблю того человека». Есаул, конечно, слышал как Белоглазова ходила спасать своего любовника штабс-капитана Половникова в тыл большевиков, об этом в армии ходили легенды. «Половников, насколько я знаю, вас предал, — ответил есаул, — и вообще оказался подлой личностью. К тому же, как можно его все ещё любить, когда он давно покойник». Милеев снова схватил за руку Белоглазову. Тогда она взяла со стола нож и приставила к глазу есаула. «Я не люблю когда меня принуждают к тому, что мне не нравится, — спокойно сказала она. — Как вы объясните потерю глаза своим подчиненным и начальнику дивизии Скоблину? Косой командир полка, лишенный глаза взбалмошной бабой, которую он пытался принудить к сожительству. Над вами будут смеяться не только водовозы, но и их лошади». Есаул побелел, тяжело засопел: «Уймитесь, барышня, я ничего…». А потом вдруг расхохотался: «Бестия, правильно про вас говорили, настоящая Белая бестия. Приношу искренние извинения, Анна Владимировна». «Принимаю извинения, Николай Васильевич, давайте выпьем».