Владимир Положенцев - Белая Бестия

— Об Анне я знаю, потому что ко мне частенько заходит на огонек старый Бонье, — продолжил он уже с прежним серьезным видом. — Так что ищите ее на мысе, месье. Вниз по улице, у маяка направо, желтый одноэтажный домик с коричневой черепичной крышей. Рядом еще жандармское подразделение. Не ошибетесь.

— Жандармское? — удивился Май, будто ему сказали, что там находится гигантская воронка в земле, ведущая в преисподнюю. — Хм. Это очень кстати.

— Что кстати, месье?

— Это я о своем. Спасибо, месье Жюль.

Осушив до дна стаканчик вина, Май пододвинул монету к трактирщику, которую тот вначале не хотел брать. Но теперь взял, так как понял, что русский заплатил ему за важную информацию о девушке, в которую тот, без сомнения, влюблен.

Найти желтый домик за жандармерией оказалось несложно. Сначала Луневский полюбовался издалека огромным маяком, похожим на солончаковый столб с циклопическим стеклянным «глазом», затем, пройдя мимо нескольких харчевен, свернул на вымощенную камнем дорожку и за углом, где стояли двое блюстителей порядка, увидел тот самый маленький домик с коричневой черепичной крышей.

Дверь оказалась заперта, на стук никто не отозвался. Попытался заглянуть в окошко, но тут же его окликнул крестьянин в широкополой шляпе, с лопатой в руках:

— Вам кого, месье?

Май учтиво ответил, что ему нужна русская девушка по имени Анна, которая, по словам месье Жюля, хозяина бистро, здесь живет.

Лицо крестьянина сразу обмякло, видно, Месье Жюля знала и уважала вся округа. Он сказал, что видел Анну утром на маяке, а теперь она должно быть в церкви.

Горячо поблагодарив крестьянина, который указал ему дорогу к храму, Май двинулся вниз по тропинке.

Церковь Богоматери Гаруп находилась в окружении нескольких огромных лиственниц и еще каких-то деревьев. Ее фасад напоминал каменного гиганта с плоским желто-белым лицом, глазами-окошками и разинутым ртом-входом. Церковь, как оказалось, состояла из двух часовен. Зайдя внутрь первой, Май был поражен огромному количеству всяких вещей и картин, висящих на стенах: макеты кораблей, рисунки, вышивки с изображением Богоматери, гипсовые головы моряков. Это были явно подношения прихожан.

Внутри было прохладно, абсолютно тихо и безлюдно. Присел на скамью, чтобы отдышаться от жары. Вдруг заметил, что слева за колонной кто-то стоит.

Сначала он подумал, что это еще одна статуя. На женщине, стоявшей к нему спиной, была светло-кремовая накидка, покрывавшая ее с головы до колен. Она не шевелилась и производила впечатление каменной. Но «статуя» имела вполне «живые» человеческие ноги в стоптанных коричных сандалиях.

Подойдя сзади, Май тихо по-русски спросил:

— Госпожа Белоглазова?

— Господи, и здесь от вас покоя нет, — ответила, не оборачиваясь, «статуя».

Затем всё же обернулась, взглянула своими синими, как морская вода у скал, глазами. Май сразу обомлел от них и даже забыл, что собирался сказать. Анна была очень хороша. Нельзя сказать, что красива, ведь красота — понятие субъективное. Греческие богини тоже красивы, но непривлекательны. Она же имела ту неповторимую, пряную индивидуальность, которая сразу выделяет ее из тысячи, нет, миллиона женщин. Как звезды в небе — вроде все одинаковые, но светят по-разному. От одних стыло и пусто, от других тепло, зажигательно и романтично.

— Вы кто? — В глазах Анны блеснул интерес и сразу погас. Эту искру сразу уловил Луневский и понял, что она сейчас по-женски одинока.

— Позвольте представиться, поручик Луневский Май Юлианович.

Белоглазова вздохнула, откинула со лба густую, пшеничную прядь. Не очень культурно потерла ладонью маленький нос, словно пыталась сдержать чих.

— Что же вам угодно от меня, поручик?

— В первую очередь намерен передать вам привет от Антона Ивановича Деникина. Вспоминает вас добрым словом.

— Намерены, так передавайте. Только я не очень понимаю, чем вызвана его добрая память обо мне? Я фактически провалила операцию, порученную им. Уж не мстить ли вы мне приехали? Давайте, поручик, действуйте. На глазах у Богородицы и смерть не страшна.

— Что вы, мадам, — смутился Луневский. — Или мадемуазель? Впрочем, неважно. Как вы могли такое подумать! Я посвящен в некоторые детали той вашей операции с ротмистром Бекасовым и должен вам сказать…

— Должен, намерен, что вы все расшаркиваетесь, не люблю я этого. Пойдемте отсюда.

Она повела поручика по узкой тропе к нескольким разлапистым лиственницам. Шла впереди, не оборачиваясь, не проронив ни слова. Когда сели в тени деревьев на плоский как доска валун, она вопросительно взглянула в его глаза. Май опять вроде бы заметил в них искру любопытства, но быстро отогнал неуместные теперь мысли.

— Где же теперь Антон Иванович? — спросила она.

— В Будапеште, собирается перебираться в Париж. Полон замыслов и надежд.

— Ах, Антон Иванович. — Анна начертила мыском ботинка на песке что-то вроде рожицы с большими ушами. — Его замыслы, к сожалению, идут не на пользу России. Заварить такую военную авантюру осенью 1919 походом на Москву. Если бы он послушал генерала Врангеля, возможно, Россия была бы спасена.

— Да, печально, — кивнул Май.

— Печально? Это не печально, поручик. Это ужасно!

— Согласен, госпожа Белоглазова. Но теперь уже поздно кого-либо осуждать. Мы все виноваты в трагедии.

— Бросьте, Луневский. Историю делают личности и от них зависит в какую сторону она повернет. Я тоже виновата, хотя не такая уж я большая личность. Махно провел меня вокруг пальца, как последнюю курсистку.

— Он теперь живет в Париже. Говорят, плотничает и шьет домашние тапочки.

— Вот как! Встретиться бы с ним, посмотреть ему в глаза. Впрочем, нет, не хочу. Все в прошлом. Передали привет от Деникина? Спасибо. Мне пора. Я знаете ли, помогаю на маяке.

— Знаю. Не торопитесь. Не погаснет ваш маяк. — В голосе Луневского появились жесткие нотки, что удивило Анну и заставило остаться на месте. — Вам кланяется и Николай Николаевич Юденич. Он живет в предместье Ниццы в Сен-Лоран-дю-Вар.

— Очень приятно, но…

Май перебил Белоглазову:

— Вам известно, что на Лазурном берегу сложилась крайне сложная ситуация для наших эмигрантов? Об этом пишут все французские газеты.

— Я газет не читаю.

Луневский достал из портфеля достал утреннюю «Nice-Matin», развернул на второй странице.

— Вот. «На южном побережье Франции участились случаи внезапной, загадочной смерти русских эмигрантов, — начал читать Май. — В основном бывших офицеров Добровольческой армии, воевавших с большевиками, а теперь нашедших приют на Лазурной Ривьере. Так в четверг, в своем доме в Ницце, был обнаружен труп генерала Петра Скобеева без каких либо видимых признаков насилия. Как утверждает его лечащий врач месье Денраж, генерал отличался отменным здоровьем. В пятницу на русском кладбище Кокад найдено мертвое тело полковника Михаила Семёнова с огнестрельными ранениями головы. В руке у него был револьвер системы Нагана, вроде бы самоубийство. Однако по утверждению полицейских, пуля, пробившая череп, имела иной калибр, нежели в «нагане», а рядом была найдена гильза от американского пистолета Кольт М1911. В субботу…».