Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

Юный энтузиаст не долго ждал осуществления своей мечты: он был принят в члены ордена, — название его несущественно для нашей истории, — и послан проповедовать евангелие в Занзибар, а оттуда — в Танганьику, где начал свой крестовый поход с верховьев Конго, сочетая выносливость путешественника с неутомимым пылом воина Христова. Пятнадцать лет провел он в тропической Африке, исполненный мистической отваги льва господня, пренебрегая суровостью климата и человеческой жестокостью, неизменно бесстрашный, не ведающий усталости, всегда в первых рядах сражающихся за веру, великий учитель и открыватель новых земель. Проникая в глубь неведомых стран, он пробирался сквозь лабиринты тропических лесов к заболоченным, зараженным желтой лихорадкой озерам, карабкался на безлюдные скалы и мужественно глядел в лицо опасности, чтобы любой ценой, не останавливаясь даже перед насилием, утвердить крест в варварских краях и в душах их обитателей.

Затем его послали в Европу в составе миссии, — не то религиозной, не то торговой, — которая должна была заключить с бельгийским королем чрезвычайно важное колониальное соглашение. Наш славный священник так блестяще справился с этим дипломатическим поручением, что повсюду только и слышались восторженные похвалы его обширным талантам. «Торговля, — говорили, — будет обязана ему не менее, чем вера». Орден решил снова прибегнуть к выдающимся способностям отца Луиса и направил его миссионером в Полинезию. Новая Зеландия, страна маори, Новая Гвинея, острова Фиджи, архипелаг пролива Торрес стали ареной его героических деяний на добрые двадцать лет — целая эпоха в жизни человека, но ничтожный, почти неправдоподобно малый срок для создания сотен христианских общин, основанных как с благотворительной целью, так и для распространения христианства на бесчисленных островах и рифах, щедро рассыпанных в безбрежном океане, словно гигантский отрок, забавляясь, разбросал по сторонам остатки искромсанного континента.

Когда Гамборене минуло шестьдесят лет, его отозвали в Европу, желая дать подвижнику отдохнуть и продлить драгоценную жизнь, подвергавшуюся превратностям постоянных стычек с человеком, хищным зверем и непогодой. Он вернулся в Испанию для мирной, спокойной деятельности: церковь поручила ему организовать сбор пожертвований в пользу Пропаганды. Гамборена остановился в меблированных комнатах Ирландцев — монашеского братства, от которого в свое время отпочковался его орден, — и спустя некоторое время, повстречав сеньор дель Агила, возобновил старинную и сердечную дружбу с благородным семейством. Крус он знал совсем малюткой: ей было всего шесть лет, когда его пригласили в их домовую часовню. Фидела, бывшая намного моложе Крус, в те годы еще не появлялась на свет; но Гамборена к обеим отнесся как к давнишним приятельницам, более того, как к своим духовным дочерям, и с первой же встречи говорил им «ты». Сестры не замедлили ознакомить миссионера с суровыми испытаниями, выпавшими на их долю, пока он скитался в дальних краях, поведали о разорении семьи, о смерти родителей, о днях унизительной нищеты, о союзе с Торквемадой и спасении части фамильного имущества, о самоубийстве Рафаэлито, о возросшем богатстве» приобретении дворца Гравелинас и прочее, и прочее… В результате священник был осведомлен о всех невероятных бедствиях и счастливых переменах в доме дель Агила, словно и не покидал Мадрида.

Нечего и говорить, что в глазах сестер он был непо-грешимым авторитетом, и они с восторгом вкушали мед его проповедей и наставлений. Крус, лишенная по воле судьбы каких бы то ни было привязанностей в жизни, положительно преклонялась перед миссионером, питая к нему чистое, идеальное чувство, какое только может зародиться в душе затворницы и мученицы, уповающей на счастье и освобождение от горестей в потустороннем иире. Будь на то ее воля, она бы целыми днями не выпускала Гамборену из дому и заботилась бы о нем как о ребенке, расточая ему всю свою нежность, которой после смерти Рафаэля не на кого было излиться. Когда по настоянию обеих дам Гамборена пускался живописать чудесные события, пережитые им в Африке и Океании, — эту поистине христианскую эпопею, достойную пера Эрсильи, если не второго Гомера, — сестры так и застывали, не сводя глаз с миссионера: Фидела — словно дитя, внимающее волшебной сказке, а Крус — в мистическом экстазе, трепеща и благоговея перед величием христианского учения.

Он же расточал перед ними все сокровища своей фантазии, завораживая слушательниц, ибо умел не только набросать целую картину немногими яркими мазками, но и тщательно выписать каждый предмет, уснащая рассказ живыми подробностями, которые захватывали и поражали дам. Они, казалось, видели воочию все, о чем повествовал миссионер, обладавший редким даром слова. Вместе с ним страдали они в патетических местах рассказа, вместе с ним ликовали, когда он одерживал верх над природой и варварством. Кораблекрушения, во время которых над жизнью его нависала смертельная опасность и он лишь чудом ускользал от ярости разбушевавшихся волн, будь то бурные, разлившиеся, точно море, потоки или свирепые валы близ мрачного побережья океана; невзгоды, пережитые во время плаваний на ветхих суденышках, налетавших на рифы или охваченных пламенем в бескрайнем просторе водной стихии; утомительные походы под невыносимо палящим солнцем в глубь неисследованных экваториальных земель, где на непроходимых тропах подстерегают путника хищные звери и ядовитые гады; стоянки дикарей, их варварские обычаи, страшные лица и примитивная одежда; различные пути их обращения в христианство, когда в ход пускались снисходительность и вкрадчивые увещевания, а порой — в зависимости от обстоятельств — воинственная суровость, причем религия то помогала торговле, то сама опиралась на ее помощь; трудности овладения различными местными наречиями, похожими на завывания шакалов или на трескотню сорок; опасности, грозящие на каждом шагу, ожесточенные схватки между враждующими племенами, кровавая резня и злобная месть, гнусный обычай рабства; тысячи препятствий на пути медленного завоевания душ, радость победы, одержанной над первобытными существами, согласившимися по доброй воле перейти в католическую веру, поразительное послушание иных неофитов, коварство и притворное смирение других, — словом, благодаря необыкновенному дару рассказчика всё события облекались в меткие и красочные слова, а из них слагалась самая восхитительная повесть, какую только можно себе представить.

А как превосходно умел священник чередовать патетику и юмор, внося разнообразие в повествование, длившееся порой несколько часов кряду! Дамы с трудом удерживались от смеха, слушая, что он пережил, попав в плен к каннибалам, и к каким хитростям и уловкам пришлось прибегнуть ему вместе с другими миссионерами, чтобы обмануть свирепое обжорство дикарей, которые собирались ни больше ни меньше как насадить их на вертел и этим человеческим ростбифом попотчевать участников своих жестоких пиршеств.