Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

— Этот Пепе такой упрямец! — протянул Рафаэль тоном капризного ребенка, — Ни за что не хочет сознаться!..

— В чем?

— Ради бога, Крус, не обращайте на него внимания, — ответил Морентин, справившись с волнением и силясь придать спокойствие голосу, жестам и лицу. — Все — сущий вздор, Неужто вам пришло в голову, что мы поссорились?

Поглядывая то на одного, то на другого, проницательная Крус тщетно пыталась понять причину размолвки.

— Я догадываюсь. Страсти разгорелись из-за музыки Вагнера или романов Золя.

— Нет, не в этом дело.

— Так в чем же? Я должна знать, — настаивала сестра, приглаживая растрепавшиеся волосы брата, — А если ты мне не скажешь, я узнаю у Пепе.

— Он никогда не посмеет сказать тебе.

— Вообразите, Крус, Рафаэль обозвал меня лицемером, распутником и тому подобное. Но я не сержусь на него. Конечно, сперва несколько вспылил из-за… да не из-за чего. Не стоит вспоминать.

— Я продолжаю настаивать на сказанном, — повторил Рафаэль.

— А я тысячу раз клянусь, что не виновен.

— В чем?

— В преступлении против нации, — быстро нашелся Морентин, с озорной непринужденностью прибегая ко лжи. — Вообразите, Крус, он стремится доказать ни больше ни меньше как мое соучастие с теми, кто поддерживает Квиринал против Ватикана в вопросе соперничества между двумя посольствами. Пошлите Пинто ко мне на дом за Дневником Заседаний. Пусть Рафаэль убедится, что я остался при особом мнении. Председатель оставил вопрос открытым, а я, конечно…

— С этого и надо было начать, — подхватил слепой, одобряя выдумку приятеля.

— Я того же мнения. Ватикан for ever.

Не вполне удовлетворенная объяснением, сестра вышла, объятая смутной тревогой. Следом за ней вышел Морентин, который еще раз подтвердил сказанное. Но и это не успокоило Крус: ее томило предчувствие новых осложнений и бед.

Вечером, когда в доме зажглись огни, Серрано Морентин попытался подле Фиделы найти вознаграждение за тягостные минуты, проведенные с Рафаэлем. После пережитых тревог он считал себя вправе насладиться беседой сеньоры Торквемады, относившейся к нему любезно, как и ко всем окружающим, и обладавшей помимо прочих достоинств прелестью невинного, беспомощного и слабохарактерного ребенка, тоненькой фигуркой и фарфоровым личиком с нежными блеклыми красками.

— Посмотрим, что за книги вы мне прислали, — протянула Фидела, развязывая полученный утром пакет.

— Вот поглядите, это единственно, что еще можно нынче достать, — французские и испанские романы. Вы так быстро глотаете книги, что придется утроить их выпуск в Испании и Франции.

В самом деле, присущая Фиделе страсть к лакомствам распространилась и на духовную пищу в виде пристрастия к романам. После замужества, которое по желанию супруга и старшей сестры освободило ее от всех домашних обязанностей, давнишнее увлечение книгами с новой силой вспыхнуло в молодой женщине. Фидела читала все подряд, хорошее и плохое, без разбора, проглатывая как приключенческие и любовные романы, так и серьезные произведения психологического характера. Она читала поспешно, иной раз лишь пробегая глазами одну страницу за другой, не задумываясь над содержанием и не усваивая его. Обычно она заглядывала вперед, чем кончится, и, если развязка не представляла ничего нового, бросала книгу недочитанной., Самым удивительным в этом пылком увлечении было то, что для Фиделы реальная жизнь и книги составляли два различных мира, так что романы, даже натуралистические, оставались для нее чем-то условным и фантастическим, вымыслом сочинителя, прекрасной мечтой, лишь отдаленно напоминавшей действительность. Между романами, наиболее близкими к правде, и реальной жизнью существовала целая пропасть. Коснувшись этого вопроса в разговоре с Морентином, который считал себя до известной степени профессионалом в литературе и вещал свои суждения о ней подобно оракулу, однако преимущественно в тех случаях, когда по близости не было конкурентов по этой части, — Фидела высказала следующее мнение, получившее немедленное одобрение собеседника: — Как в живописи, сказала она, — не должно существовать ничего, кроме портретов (все, что не является портретом, я считаю искусством второго сорта), так и в области литературы я признаю лишь мемуары, то есть изложение действительных событий из жизни автора. Когда я стою перед хорошим портретом, написанным рукой мастера, я прихожу в восторг, и когда я берусь за мемуары, даже такие несносные и полные самолюбования, как «Замогильные записки» я не могу оторваться от книги.

— Совершенно верно. Ну, а в музыке, что, по вашему мнению, соответствует портрету в живописи и мемуарам в литературе?

— В музыке?.. Право, не знаю. Ну, что я в этом смыслю, я ведь такая невежда… В музыке, спрашиваете вы?.. Пение птиц…

В тот день, или, вернее, вечер, просмотрев заглавия книг и выслушав совет Морентина поинтересоваться входившей в моду русской литературой, Фидела неожиданно прервала поток суждений своего образованного приятеля и спросила:

— А что вы скажете, Морентин, о нашем бедном Рафаэле?

— Друг мой, мне думается, у него пошаливают нервы. Живя в этом доме и видя, вернее — чувствуя вокруг себя людей, которые…

— Да, да… Его преследует навязчивая идея. Мой муж так тепло относится к Рафаэлю и не заслуживает, нет, не заслуживает его антипатии, которая граничит с ненавистью.

— Не только граничит, но — скажем прямо — переходит все границы самой жгучей ненависти.

— Боже мой! Но ведь вы его друг, и при вашем влиянии разве вы не могли бы внушить ему?..

— Ну, разумеется, я пытаюсь… Я пробираю его и браню… но все тщетно. Ваш муж человек добрый… в глубине души, не правда ли? И я это на все лады твержу Рафаэлю. Если бы дон Франсиско только слышал мои восхваления по его адресу и захотел бы так или иначе расплатиться со мной… Конечно, денег я не потребовал бы…

— Вы в них и не нуждаетесь, ведь вы богаче нас. — Я богаче вас?.. Полноте, вы ошибаетесь, уверяю вас, Все мое богатство состоит в том, что я не тщеславен и довольствуюсь малым, а кроме того, серьезным чтением и жизненным опытом накопил себе кое-какой идейный багаж… словом, дорогой друг, духовный капитал май не так уж ничтожен.

— А разве я не признаю его?

— Нет, не признаете. Разве вы не сказали мне на днях, будто я слишком дорожу материальными благами?

— Но я не так выразилась. У вас плохая память.

— Да разве можно забыть то, что сказано вами, хотя бы в шутку?

— Право, вы передергиваете, мой друг. Я сказала, что вы не изведали страданий, а тот, кто не прошел по тернистому пути, залитому слезами и кровью, лишен духовной полноты.

— Верно. И тут вы добавили, что я — баловень судьбы и лишь понаслышке знаю о страданиях, словом, что я животное.