Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

— О господи!

— Нет, нет, не отрицайте…

— Ну да, я сказала — животное, но в том смысле, что…

— В каком бы ни было смысле, но вы назвали меня животным.

— Я хотела сказать… — Фидела рассмеялась. — Ну, будто вы не понимаете! Животными называют тех, у кого нет души.

— Как раз наоборот: животное — живое существо, обладающее душой.

— Что вы? В таком случае я отрекаюсь, отказываюсь, беру свои слова обратно. Ой, я говорю глупости! Не слушайте меня, Морентин!

— Я не чувствую себя задетым, напротив — мне приятно, что вы так беспощадны со мной. Но вернемся к нашему разговору: откуда вы взяли, что мне неведома боль?

— Но ведь я говорила не о зубной боли. — Боль нравственная… душевная…

— Вам?.. Бедняга, и вы воображаете?.. Да что вы знаете о страданиях? Разве вы испытали в жизни невзгоды, тяжелую потерю близких, унижения, позор? На какие жертвы пришлось вам решиться, какую горькую чашу пришлось испить?

— Все в жизни относительно, мой друг. Конечно, нельзя сравнивать мою жизнь с вашей. Потому-то я и считаю вас совершенством, высшим существом. Передо мной лишь открывается стезя горя, я только новичок в школе страданий по сравнению с моей собеседницей, достойной восхищения, почитания…

— Кадите мне, кадите побольше, я ведь этого заслуживаю.

— Тот, кто подобно вам прошел через тягостные испытания, кто сумел закалить свою волю в горниле страданий и принести себя в жертву, — достоин царить в сердцах всех, умеющих ценить добро.

— Побольше ладана, побольше. Мне нравится лесть, или, вернее, справедливая дань восхищения.

— И такая заслуженная, как в данном случае.

— И вот что я скажу вам, Морентин, — я ведь очень откровенна и всегда говорю то, что думаю. Не кажется ли вам, что скромность — величайшая глупость?

— Скромность?.. — Морентин смутился. — Почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что я собираюсь сбросить ненужную маску скромности и сказать вам… не знаю, сказать или нет? Так вот, по-моему, я женщина с большими достоинствами… Но вы станете смеяться надо мной, Морентин!.. Лучше не слушайте меня.

— Я — смеяться? Как высшее существо, вы можете смело отбросить скромность, — ведь она подобно школьной форме является уделом посредственности. Так дерзайте же и возвестите о ваших исключительных достоинствах, чтобы мы, поклоняющиеся вам, скрепили словом аминь вашу исповедь. Аминь, возглашаю я на весь мир, ибо всем надлежит преклониться перед вашим духовным совершенством, умением стойко переносить страдания и перед вашей несравненной красотой.

— О, я ничуть не оскорбляюсь, когда меня называют прекрасной, — сказала Фидела с довольной улыбкой, — В сущности каждая женщина радуется этому, но иные скрывают свое удовольствие из жеманства. Я же отлично знаю, что хороша собой… Ах, нет, не слушайте меня! Недаром сестра говорит, что я еще ребенок… Конечно, я хороша собой. Правда, не красавица, но…

— Именно красавица. Ваша несравненная, утонченная, аристократическая красота…

— Да неужели?

— Во всем Мадриде не найдется подобной вам женщины!

— В самом деле?.. Ах, что я говорю! Не слушайте меня.

— Благодаря всем явным и тайным перлам души и тела, которые вы скрываете с очаровательной скромностью, вы, Фидела, заслужили стать самым счастливым существом в мире. Кому же должно достаться счастье, если не вам?

— А кто сказал вам, сеньор Морентин, что оно мне не досталось? Вы, может быть, думаете, я не достойна его?

— Безусловно достойны, и в принципе оно ваше, но вы еще не получили его.

— Кто вам это сказал?

— Я сам, ведь мне известно.

— Ничего вам не известно… Итак, отбросив стыд, я вот что скажу вам, Морентин…

— Говорите!

— Я очень умна.

— Это не новость.

— Умнее вас, о, гораздо умнее.

— Бесконечно умнее. Еще бы! Вашими совершенствами вы способны свести с ума весь человеческий род, начиная с меня.

— Не сходите пока с ума, потерпите еще немножко и узнаете, в чем состоит счастье.

— Откройте это мне, вы — мой учитель счастья. Хотя я отлично знаю, в чем состоит мое счастье. Сказать вам?

— Нет, не надо, ведь вы можете сказать что-нибудь прямо противоположное тому, в чем заключается счастье для меня.

— Откуда вы знаете, раз я еще ничего не сказал? А главное, не все ли равно вам, если мое понятие счастья вздорно? Представьте…

Разговор был неожиданно прерван шумом медленных тяжелых шагов и скрипом башмаков по ковру. В будуаре, жены появился Торквемада со словами: «Здорово, Морентинито… Спасибо, а ваши домашние? Рад вас видеть».

— Но еще больше радуюсь этому я. Право, я уже скучал без вас и как раз говорил вашей супруге, что сегодня дела задержали вас дольше обычного.

— Сейчас садимся за стол. А ты как поживаешь? Ты отлично сделала, что не вышла на прогулку. Чертовски скверная погода! Я схватил насморк. Прежде я мог целый день проводить в беготне, легко перенося значительные колебания температуры и никогда не простужаясь. А теперь, со всеми этими натопленными печами, плащами, калошами и зонтиками, у меня всегда из носа сопли текут… Я был у вас дома, Морентин. Хотел повидаться с доном- Хуаном.

— Вероятно, отец придет сегодня вечером.

— Отлично. Нам надо выправить одно дельце. Приходится днем с огнем рыскать, выискивая выгодные дела, ведь требования растут, как морской прибой. В доме маркизов что ни день, то новая блажь, а это стоит кучу денег.

— Так зарабатывай побольше, Тор, побольше! — весело воскликнула Фидела. — Я открыто признаю себя поклонницей презренного металла и защищаю его против романтиков вроде Морентина, который ратует за духовные эфемерные блага… Материальные интересы — как это низменно!.. Знайте же, я перехожу в стан гнусных позитивистов, да, сеньор, я становлюсь скрягой, скопидомкой, помешанной на медяках и еще больше на сотенных бумажках; а банкноты в тысячу песет я просто обожаю.

— Какая прелесть! — воскликнул Морентин, глядя на восторженное лицо дона Франсиско.

— Теперь ты знаешь, Тор, — продолжала Фидела, — что ты должен приносить мне в дом побольше серебряных монеток, кучи золота и ворох банкнот. Но я не стану транжирить их на всякие глупости, о нет, — я буду хранить их… Ведь это так занятно! Не смейтесь, Морентин, я говорю то, что чувствую. Прошлую ночь мне снилось, будто я играю в куклы и строю для них меняльную лавку… Куклы приходят менять банкноты, и та, что говорит папа и мама, меняет на серебро из двадцати семи процентов и на золото — из восьмидесяти двух.

— Вот, вот! — воскликнул Торквемада, заливаясь смехом. — Как это здорово у тебя получается. Именно так и полагается дельцу — загребай деньжата в дом!

За обедом, на котором присутствовал также сеньор Доносо, дон Франсиско был оживлен, весел, говорлив, словом — в ударе.