Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

В довершение всех бед повелительница объявила о своем намерении дать обед на восемнадцать персон, причем такие званые обеды будут повторяться еженедельно для привлечения в дом высокопоставленных особ. Никакие возражения вконец перепуганного скряги не помогли. Без банкетов не обойтись, положение обязывает. Новый вельможа готов был рычать от бешенства, но вместо этого бедняге пришлось выразить радость и поблагодарить сеньору, самоотверженно пекущуюся об его достоинстве.

Но, видит бог, такой путь не доведет нас до добра. Обеды на четырнадцать персон, на восемнадцать, на двадцать! С октября расходы на еду росли с каждым днем. В доме тратились бешеные суммы, что приводило в отчаянье дона Франсиско, привыкшего со времен доньи Сильвии тратить от силы двенадцать — тринадцать реалов в день. С установлением нового режима бюджет семьи возрастет вскоре до таких жутких пределов, что мертвые перевернутся в своих гробах и восстанут из могил семь греческих мудрецов, спящих вечным сном. В один прекрасный день дон Франсиско не выдержит, его хватит кондрашка; глухое раздражение не утихало, радость удовлетворенной гордости крупного финансиста и общественного деятеля постепенно омрачалась беспощадным опустошением его мошны. Не лучше ли копить денежки, чтобы снова и снова пускать их в оборот, а самим жить поскромнее, отказавшись от обжорства, наносящего ущерб здоровью, и одеваясь с приличной простотой при помощи тех портных, что так ловко лицуют костюмы. Вот что являлось неизбежной и насущной необходимостью, вот что диктовала логика вещей. К чему вся эта роскошь? С чего Крус взяла, будто для успеха в делах требуется кормить обедами ораву лодырей? Какая им нужда в дипломатах, коверкающих испанский язык и без умолку болтающих о бегах, об опере и прочей чепухе? Что пользы ему от родни министра, от генерала Морла и других бездельников, которые только и знают что брюзжать, браня правительство и порядки? Конечно, он согласен, что все идет из рук вон плохо, ибо политика, не преследующая строжайшей и неуклонной экономии, ни к черту не годится, как он это и высказал однажды за столом в присутствии двух десятков гостей, которые в конечном счете признали его правоту.

К концу года табачные дела шли как по маслу; родственник Серрано, производивший закупки в Соединенных Штатах, человек толковый, придерживался данных ему инструкций. В итоге поставки были безоговорочно приняты на склады, а если и произошла некоторая заминка с первой партией, походившей скорее на уличный мусор, чем на табак, то все уладилось по приказу из Мадрида, стараниями дона Хуана Гуальберто, который был молодчиной в таких делах. Доносо в приемку табака не вмешивался. Барыши Торквемады в первый же год достигли сказочных размеров. Вскоре Серрано предложил скряге еще одно дельце: скупить все акции новой железнодорожной линии от Вилья-франки до шахт Беррокаля и тем самым убить двух зайцев разом. Жители Бьерсо лишний раз убедятся в доброжелательстве своего кумира, который вкупе с соратниками, взвинтив всевозможными уловками цены на акции, выбросит их затем на рынок.

Эта комбинация и договор с домом Гравелинас о выплате последнему герцогу пожизненной пенсии с дальнейшей ее выдачей семье в течение десяти лет, взамен чего в руки Торквемады и компаньойов по делу переходило все основное имущество (которое предполагалось продавать по частям против векселей, выдаваемых герцогским домом), принесли скряге неслыханные барыши помимо доходов от бесчисленного множества других сделок, и состояние его росло, как морской прибой; а покупка и продажа ценных бумаг с игрой на повышение и понижение производилась с таким тонким и безошибочным чутьем, что вскоре его приказы маклеру стали основным ключом ко всем значительным операциям на бирже.

Среди этих необыкновенных удач приближалось великое событие, с нетерпением ожидаемое скрягой, — справедливая награда за все страдания, причиненные мотовством Крус, которая стремилась позолотить решетку его клетки. Обманутый в своих надеждах скопидома, мечтавшего о беспрерывном накоплении богатств, Торквемада искал утешения в радостях отцовства. И, наконец, он ждал этого дня, чтобы разрешить проклятые сомнения: выйдет ли его сын весь в отца, на что Торквемада имел право надеяться, если всевышний пожелает вести себя, как истый кабальеро? «Я склонен думать, что да, — размышлял он про себя, оставаясь верным утонченной манере выражаться. — Хотя вполне возможно, что природа, склонная совать нос в чужие дела, прибегнет к искажению фактов, и ребенок выйдет в семью Агила, в каковом случае я потребую деньги назад… то бишь не деньги, а как его… Не нахожу подходящего слова для выражения мысли. Ладно, вскоре дилемма разрешится. А если родится девочка, что ж, она может выйти такой же бережливой, как и я. Там видно будет. Я склонен верить, что родится мальчик, в конечном счете второй Валентин, другими словами — Валентин как таковой, в собственном виде. Сестры, конечно, другого мнения, а отсюда царящее в доме напряжение, точно все ждут, на какой билет падет выигрыш.

Фидела уже не выходила из дому, почти не двигалась. Оставались считанные дни, все ждали и боялись наступления великого события. Расчеты оказались неправильными, и первая половина декабря прошла, не принеся ничего нового. В двадцатых числах — страх и смятение. Наконец 24 декабря, на рассвете, по всем признакам недомогания Фиделы можно было ожидать решения великой загадки. Не считая Кеведито достаточно опытным акушером, чтобы стать восприемником отпрыска Торквемады, к роженице заранее пригласили светило гинекологии; но, по-видимому, случай представлялся довольно сложным, и светило потребовало приглашения еще одной знаменитости; посоветовавшись, доктора заявили, что роды предстоят сложные, и потребовали помощи третьего собрата.

Покусывая усы и потирая руки, хозяин дома переходил от уныния к радужным надеждам, бегал из угла з угол, спускался в контору и вновь поднимался к себе в кабинет, не в силах заняться в этот тревожный день своими разнообразными делами. Ближайшие друзья, которые пришли наведаться и составить ему компанию, встретили весьма неласковый прием с его стороны. Вторжение эскулапов раздражало Торквемаду, и оставшись на минуту с глазу на глаз с Кеведито, исполнявшим роль помощника, скряга поделился с ним горем:

— Наводнить мой дом лекарями — на это способна лишь Крус с ее тенденцией поставить все на широкую ногу безо всякой надобности. Потребуй того серьезность случая, я не остановился бы перед расходами. Но ты сам убедишься, что они излишни. Тебя одного за глаза достаточно, чтобы помочь роженице. Но, что поделаешь, кто палку взял, тот и капрал. Она враг скромности и умеренности, тут никакие доводы не помогут… копья, канаты и аннаты… Сам не знаю, что я говорю. Своим мотовством она доконает меня… Сан Элой… А ты как думаешь? Благополучно ли кончатся наши невзгоды? Сан Элой… Я надеюсь, что сегодня ночью в доме появится Валентин… И если случится по-моему, он родится в одну ночь с искупителем, что зовется в просторечии Иисусом Христом, иными словами — мессией… Ступай в спальню, не отходи от нее ни на шаг. Я прямо с ума схожу… Подумать только, притащили мне в дом трех мошенников, и ни один из них не забудет представить счет!.. Ну, ладно, да будет воля божия, Я ни жив ни мертв, пока не увижу…