Гэри Дженнингс - Осень ацтека

— Это верно, — согласился я. — Во всяком случае, так было раньше. Но теперь, когда нас уравняли с прочими племенами в качестве «индейцев», мы, возможно, поймём, что у нас гораздо больше общего, чем казалось прежде.

— Что касается твоего другого вопроса — да, все в Европе христиане — не считая некоторых еретиков и евреев там и сям, а также турок на Балканах. Как ни печально, но в последние годы даже среди христиан возникли разногласия и раздоры. Некоторые страны — Англия, Германия и другие — выступали против верховенства Святой Церкви.

Поражённый услышанным (мне трудно было и помыслить, что такое возможно), я спросил:

— Они перестали почитать четырёх членов Святой Троицы?

Очевидно, Алонсо был занят своими мыслями, ибо, явно не расслышав слово «четырёх», хмуро ответил:

— Нет-нет, все христиане по-прежнему верят в Троицу. Но в наше время некоторые из них отказываются почитать Папу.

— Папу? — изумлённым эхом отозвался я. При этом я подумал, хотя и не сказал вслух, что пятая сущность для почитания — это уж слишком! Что за причудливая арифметика — троица из пятерых? — А кто это?

— Папа Климент Седьмой, — пояснил Алонсо. — Епископ Рима. Преемник святого Симона Петра. Наместник Иисуса Христа на земле. Глава всей Римской католической церкви. Воплощение высшей и непогрешимой власти.

— Значит, это не очередной святой или дух святой? Он живой человек?

— Конечно, живой человек. Священник. Человек, как ты или я, только старше. И гораздо более святой, ибо он носит туфли рыбака.

— Туфли? — непонимающе переспросил я. — Рыбака?

В Ацтлане я знавал немало рыбаков. Никто из них не носил туфли и ни в малейшей степени не был святым.

Алонсо раздражённо вздохнул.

— Святой Пётр, прежде чем стать самым выдающимся учеником Иисуса Христа, наипервейшим среди апостолов, был рыбаком. Он считается первым Папой Римским. С тех пор сменилось много Пап, но повелось так, что каждый последующий Папа обувает те самые рыбацкие башмаки, таким образом приобретая значимость и власть. Хуан Британико, у меня возникло подозрение, что ты витаешь мыслями в воздухе на занятиях у падре Диего? Так?

— Нет, что ты! — покривил я душой и в своё оправление затараторил: — Я могу прочитать «Символ Веры», и «Отче Наш», и «Аве Мария». И ещё я запомнил ранги церковных священнослужителей: монахини и монахи, сёстры и братья, аббаты и аббатисы, дьяконы, священники, епископы... Э-э-э... А есть кто-нибудь выше нашего епископа Сумарраги?

— Архиепископы, — отрезал Алонсо. — Кардиналы, патриархи. А выше всех Папа. Я настоятельно рекомендую тебе, Хуан Британико, относиться к урокам падре Диего со всем вниманием и усердием. Если ты вообще хочешь конфирмоваться в церкви.

Разумеется, я не стал говорить ему, что не желаю иметь с церковью ничего общего, за исключением того, без чего никак не обойтись для осуществления моих личных планов. Но поскольку планы сии всё ещё пребывали в зачаточном состоянии, я продолжал посещать занятия по основам христианского вероучения. Занятия эти почти целиком сводились к заучиванию молитв и заклинаний вроде «Аве Мария»; причём большая часть их звучала на языке, который даже сами испанцы не пытались притвориться, будто понимают. Когда ученики, по настоянию тете Диего, отправлялись на церковную службу под названием месса, я несколько раз заходил туда вместе с ними и вынес из этих посещений глубокое убеждение, что всё, происходящее там, решительно непонятно ни для кого, кроме, может быть, самих совершающих этот ритуал священников и служек. Нам, туземцам, метисам и тому подобным, полагалось сидеть на задней верхней галерее, но запах немытых тел множества собравшихся вместе испанцев всё равно был нестерпим. Спасали только облака ладана, от которого, однако, кружилась голова.

Откровенно говоря, я и к своей-то собственной религии (не считая удовольствия, доставляемого множеством праздников) никогда не питал особого интереса, так стоит ли удивляться, что чужая вера интересовала меня ничуть не больше. Да и что, интересно, можно думать о религии, представители которой не способны считать в пределах пяти: ведь хотя число предметов её поклонения явно составляло четыре, а то и пять, всё это в совокупности именовалось Святой Троицей.

Несмотря на арифметическую несообразность собственной веры, тете Диего нередко порицал нашу старую религию как перенаселённую богами. Розовое лицо священника заметно побагровело, когда я однажды указал ему, что, в то время как формально христианство признает одного-единственного Господа Бога, на самом деле оно почти в равной степени почитает существа, именуемые святыми, ангелами и архангелами. Они не менее многочисленны, чем наши боги, и некоторые из них отличаются не меньшей злобностью и мстительностью, нежели наши мрачные божества, коих христиане называют демонами. Основное различие, которое я усматриваю между нашей старой религией и новой верой тете Диего, заключается в том, что мы кормили наших богов, тогда как христиане сами едят своих или, во всяком случае, делают вид, будто едят их, во время ритуала, именуемого причастием.

Помнится, я тогда заявил священнику:

— И во многих других отношениях христианство ничем не лучше нашего старого язычества, как вы его называете. Например, тете, мы тоже признавались в наших грехах доброй и всепрощающей богине Тласольтеотль — Пожирательнице Скверны, — которая побуждала нас к покаянию и давала отпущение точно так же, как делают ваши священники. Что же касается чуда непорочного зачатия, то несколько наших божеств появилось на свет точно таким же образом, как и сын Девы Марии. И не только божеств — так появился на свет даже один из смертных правителей Мешико. Речь идёт о Мотекусоме Первом, Мотекусоме Великом. Это был великий Чтимый Глашатай, доводившийся двоюродным дедом тому малозначительному правителю Мотекусоме, которого низложили вы, испанцы. Он был зачат, когда его мать ещё была невинной девушкой...

— Довольно! — воскликнул тете Диего, и вся его лысая голова побагровела. — В чувстве юмора, Хуан Британико, тебе не откажешь, но для одного дня ты насмешничал уже слишком много. Причём шуточки твои граничат с богохульством! С ересью! Выйди из класса и не возвращайся, пока не раскаешься и не исповедуешься в грехах, причём не какой-то там Пожирательнице Скверны, а христианскому исповеднику.

Ничего подобного я так и не сделал, ни тогда, ни потом, но постарался принять сокрушённый и покаянный вид, когда вернулся в класс на следующий день. И я продолжал посещать занятия по причине, которая не имела ничего общего со сравнением религиозных суеверий или с изучением испанских обычаев, необходимым для воплощения в жизнь моих повстанческих замыслов. Теперь я посещал занятия прежде всего для того, чтобы обращать на себя внимание Ребекки Канал луцы.