Морис Дрюон - Александр Македонский, или Роман о боге

Солдаты не тронули только шатер великого царя, шатры его матери, жены и дочерей, которые по праву победителя принадлежали Александру. Александра поразил контраст между разгулом низменных страстей, свирепствующих в лагере, и покоем, который царил в огромном шатре из мягкой дорогой ткани, покинутом в то утро Дарием. Персидские слуги зажгли светильники; они пали ниц, касаясь лбами роскошных ковров, перед новым господином, который был послан им волею судеб и силой оружия. Затем Александру и его приближенным подали ужин, приготовленный для Дария.

Пока все говорили о закончившемся сражении, пока Парменион готовил распоряжения войску на следующий день, Александр рассматривал великолепные настенные ковры, мебель с инкрустацией из драгоценных металлов, золотую посуду, которой сервировали стол, он любовался сказочной роскошью вещей и безделушек. Перед боем царь уверял своих воинов, что персов будет легко победить, потому что они тащат с собой слишком много богатства. И теперь, когда он восседал среди сокровищ сбежавшего врага, он не мог удержаться от восхищения и был почти подавлен этим великолепием.

– Вот что значит быть царем, – сказал Александр задумчиво. – Хотел бы я, чтобы Аттал сегодня вечером воскрес и увидел меня здесь.

Среди этой роскоши он неожиданно вспомнил о человеке, который на свадьбе Филиппа назвал его незаконнорожденным.

Ход его мыслей был прерван криками, доносившимися из соседнего шатра, который занимала мать Дария. Он послал узнать, в чем дело. Крик подняли персидские царевны и их служанки. Одна из женщин видела разобранную колесницу Дария, а также оружие и пурпурную накидку, брошенные персидским царем, которые македоняне несли Александру. Услышав ее рассказ, персиянки решили, что великий царь убит, и теперь оплакивали его смерть.

Александр, проведший весь день на кровавой бойне, после которой равнину все еще наполняли предсмертные хрипы умирающих, воспринял боль женщин близко к сердцу. Он тут же отправил к ним со словами утешения своего адъютанта Леонната. У входа в шатер его никто не встретил, чтобы провести в покои, поэтому он вошел сам. Перед глазами воина предстали двадцать женщин в изодранных в знак траура одеждах, которые, стеная, посыпали свои головы пеплом. Царица-мать Сисигамба и жена Дария Статира сидели обнявшись в углу шатра, ожидая худшего, и когда они увидели подходящего к ним вооруженного воина, то решили, что настал их последний час. Гинекей принялся голосить еще громче, а царица-мать, несмотря на преклонный возраст и душевные страдания, простерлась у ног посланца Александра, умоляя его сквозь рыдания разрешить похоронить своего сына по персидскому обычаю – это ее единственная просьба, потом царь греков волен распоряжаться ее жизнью и жизнью всех ее близких. Она говорила по-персидски, требовался переводчик. Нашли евнуха, который смог перевести ее слова. Затем царице долго объясняли, что сын ее не погиб и что в намерения Александра не входит нанесение вреда ей или какой-нибудь царевне из ее семьи. Леоннат помог ей подняться на ноги, и она приняла эту помощь с естественной величественностью.

На следующий день Александр пошел навестить раненых. Из-за раны ему было трудно ходить. Сопровождавший царя Парменион, желая еще раз похвалить Александра за мужество, сказал:

– Царь, ты сегодня хромаешь, как твой славный отец Филипп.

Александра обидело это замечание, и он в раздражении повернулся спиной к Пармениону. Затем он вызвал Гефестиона, и они отправились к пленницам.

Царица никогда не видела Александра и по рассказам людей представляла его высоким, поэтому Сисигамба сначала приветствовала Гефестиона, который был выше ростом. Когда евнух намекнул ей на ошибку, она сильно смутилась, как и сам Гефестион, но Александр умел одним словом сгладить неловкость и внести в беседу непринужденность.

– Ты не ошиблась, царица, – сказал он, – потому что он тоже Александр.

Сисигамба была из тех цариц, которых любят воспевать поэты. Ее отличали благородная осанка, прямой и гордый взгляд, любезные манеры, однако она всегда держала собеседника на расстоянии. Все подтверждало в ней повелительницу. Ее движения с возрастом стали размеренными, что внушало к ней еще большее уважение. Сын ее бежал с поля боя, армия империи наголову разбита, тысячи трупов персидских воинов устилают равнину, сама она попала в плен, но вчерашний страх прошел, и, несмотря на все несчастья и крушение надежд, она сохранила чувство собственного достоинства. Александр хотел доказать ей свое превосходство, показать себя столь же великим, как и побежденные.

– Я никогда не желал плохого твоему сыну, – сказал он царице-матери. – Я воюю с ним честно. Я знаю, что он смелый враг и славится своим мужеством. Волею случая на войне ты оказалась в моих руках, но я хочу считать тебя своей матерью и прикажу, чтобы к тебе относились так, как если бы ты ею была на самом деле. Можешь распорядиться, чтобы убитых похоронили, как того требуют обычаи их стран, и воздали им необходимые почести.

– Благодарю тебя за великодушие, Александр, – ответила Сисигамба. – Ты заслуживаешь того, чтобы я и мои дочери дали тебе такие же обеты, какие мы давали Дарию. Ты желаешь называть меня матерью, я же хочу называть тебя своим сыном. Величие твоей души делает тебя достойным этого. – Затем она представила ему мальчика шести лет. – Вот сын твоего врага. Я хочу надеяться, что ты будешь ему отцом, как ты стал мне сыном.

Александр наклонился, поднял ребенка, не показавшего испуга, на руки и обнял его.

– Я желал бы, чтобы его отец так же хорошо относился ко мне, как я к его сыну, – сказал Александр, улыбаясь, – и тогда все наши муки кончились бы.

Потом он увидел двух дочерей Дария, тринадцати и шестнадцати лет.

Жена Дария, царица Статира, прислуживала во время беседы, однако лицо ее закрывала плотная вуаль. Садилась она в отдалении, в темном углу шатра, чтобы никто не мог подумать, что она готова отдаться победителю. Александр не проявил к ней особого интереса и не потребовал скинуть вуаль, хотя царица славилась необычайной красотой. Она ждала, что ее заставят лечь в постель Александра, и не только ее, но и старшую дочь, также носившую имя Статира, которая уже достигла брачного возраста и была полна прелестного очарования юности. Александр немало удивил своих пленниц и приближенных тем, что отказался воспользоваться правом победителя. Больше того, оказывал этим женщинам ненавязчивое и предупредительное покровительство. Он объяснил, что осуждает грубое поведение своих воинов, что, впрочем, является следствием победы, и не может сам совершать то, что не приемлет у других.

Так он показывал, что отличается от простых смертных, не поддается плотскому влечению из любопытства и никогда не допустит, чтобы интерес и влечение к женщине возобладали над его поступками. В те времена он часто утверждал, что плотские желания, как и потребность в сне, раздражают его, напоминая о смертной натуре. Преодоление этих пагубных недостатков он считал делом чести. Однажды на празднествах видели, как он отказал в знаках внимания прелестной танцовщице, к которой испытывал влечение, лишь потому, что один из его друзей признался Александру в любви к девушке. В другой раз он поступил еще более странно. Он заказал своему любимому художнику Апеллесу портрет женщины по имени Панкасти, которая некоторое время была его любовницей, попросив нарисовать ее обнаженной. Вскоре Александр заметил, что, работая над картиной, Апеллес влюбился в свою натурщицу. Царь не испытывал ни ревности, ни раздражения, напротив, он отдал эту женщину Апеллесу, пожелав ему обрести с ней полное блаженство.