Тодор Харманджиев - Спартак — фракиец из племени медов

— Даже если ты и прав, у вас не хватит сил, чтобы добиться победы. У нас всегда будет больше солдат, чем у вас.

— Но нас уже сейчас много и станет еще больше.

— Вот в этом я постараюсь тебя разубедить, друг Спартак. Скоро твоя армия перестанет увеличиваться.

Спартак ответил со сдержанной самоуверенностью:

— Это, друг Гортензий, твое желание, но оно не обязательно должно сбыться.

— Ты убедишься, что мое предупреждение имеет под собой почву. Скоро приток рабов в твою армию прекратится.

Спартак посмотрел на Гортензия с удивлением:

— В это не могу я поверить.

— Да, тебе станет не очень приятно, когда ты будешь вынужден это признать. Если ты сейчас не согласишься на разумные переговоры с нами, Римский Сенат пообещает свободу рабам, которые, имея возможность присоединиться к твоей армии, не сделали этого.

— Одно лишь обещание вряд ли заставит рабов поверить, что их освободят, — возразил Спартак не очень уверенно.

— Большинство поверит. Да и те, кто не поверит, предпочтут небольшой риск — не получить обещанную свободу, большому риску — участвовать в войне, где можно погибнуть. Даю тебе последнюю возможность проявить благоразумие: прекрати эту войну, которая тяжела не только для нас, и останови разорение наших провинций, в которых твои рабы грабят имения и бесчинствуют. Пойми — Рим не пойдет на заключение договора, который его унизит и уменьшит уверенность наших друзей в том, что мы могущественная держава.

Спартак медленно поднялся со своего места, опершись ладонями о стол:

— Иными словами, Сенат уполномочил тебя не вести со мной переговоры, а лишь сообщить мне его условия?

— Я уполномочен вести переговоры в соответствии с этими условиями.

— И получается, что нам не о чем больше говорить?

— Да, выходит, что разговор на этом придется закончить.

Спартак позвал одного из контуберналиев и приказал ему завязать глаза Гортензию и его охране, оседлать их коней и вывести посланцев Рима из лагеря.

Армия Спартака быстро росла и уже превысила сто тысяч человек. В его лагерь стекались добровольцы со всех краев Италийского полуострова. Теперь он располагал двадцатью полными, хорошо обученными легионами. И ему оставалось лишь померяться силами с регулярными армиями Рима, потому что до сих пор он воевал в большинстве случаев с местными территориальными и вспомогательными войсками.

Ему предстояло повести свою армию в бой с испытанными во множестве сражений римскими легионами, боеспособность, выдержку и моральные качества которых он хорошо знал.

В ночь перед началом похода Спартак не мог уснуть. Он думал о тех, кого завтра он поведет в бой.

Эти люди стали ему гораздо ближе, чем прежде. Они пришли под его начало, потому что поверили, что он избавит их от рабства, от гнета, от унижения, подавлявшего в человеке всечеловеческое. Сколько из них уцелеет, чтобы радоваться своему спасению? И сколько погибнет? Выдержит ли его совесть вину за их смерть?

Представляя себе жертвы, которые нужно будет принести на алтарь богини победы, он размышлял:

"Я повел их за собой. Но имел ли я на это право? Меня воодушевил на борьбу гнев, накопившийся за годы цирковых побоищ, в которых на потеху Риму лилась наша кровь. И я вовлек такое множество людей в кровопролитие, которое неизвестно сколько времени продлится! Но только ли мой гнев руководит мной? Разве это и не их гнев? Рим заслуживает мщения за все несчастья, которые он принес покоренным народам. Стоит ли это мщение гибели тысяч людей, идущих за мной? Но разве я мщу за одного себя? Разве то, что я хочу совершить, — это не для них? Рим должен им гораздо больше, чем мне. Каждый из нас отдаст победе все, что может, и получит от нее столько же удовлетворения. Все мы принесем свои жертвы, и в том, что совершится, будет заслуга каждого из нас. Все мы завоюем славу. Или погибнем. Но отвечать за эту гибель должен я один. Потому что я больше всех остальных знаю, насколько могуч Рим.

В борьбе за свободу они должны пройти лишь испытания. А на мне лежит еще и ответственность за их жизни. От нее никто меня не освободит. Я вывел их из рабского прозябания, и я же поведу их к спасению или гибели. Но победим мы или погибнем, мы навеки завоюем славу, ибо подняли оружие против Рима — покорителя, угнетателя, мучителя народов. Потому что мы, рабы, захотели стать свободными, захотели стать людьми.

У Рима огромные резервы — и в самом городе и на всем Италийском полуострове. Каждый гражданин, способный держать меч и щит, может, когда это потребуется, стать воином. Многочисленные армии империи, разбросанные по всем владениям Рима, могут быть возвращены сюда и собраны в одно целое против нас. Нам останется лишь пасть в сражении всем до единого, но мы встретим смерть лицом к лицу с врагом, нас поразят в грудь, а не в спину.

В сражениях, которые нам предстоят, у Рима много преимуществ перед нами. Но у нас есть то, чего нет у Рима — сознание своей правоты против его силы, правоты, которая может в конце концов победить силу. Против его превосходства в числе легионов и их вооружении, у нас есть превосходство цели — мы боремся за жизнь, достойную человека. Если мы победим, это будет не только для нашего блага, но и на благо всех народов, страдающих сейчас под римским гнетом. Мы убеждены, что наша цель велика, и что если ее не достигнем мы, то достигнут другие — те из потомков, кого наш подвиг вдохновит на борьбу против тирании. А наш пример останется навеки в истории. И найдутся те, кто ему последует, придет их время, их черед, их слава.

Зачем я поднял это восстание?! Чтобы победить Рим? Или чтобы только показать рабам, что они могут быть свободными и сильными, если захотят?!"

После нескольких побед над римскими легионами Спартак решил вывести свою армию за пределы Италийского полуострова, за Альпы, чтобы оттуда его бойцы могли вернуться в свои родные края. Но тогда жители италийских провинций спросили: "А на кого ты, Спартак, покидаешь нас? Мы ведь пошли за тобой, потому что поверили тебе".

И рабы, которые родились здесь, на Италийском полуострове, и не имели другой родины, повторили то же самое.

И дезертиры — тоже.

Победы Спартака потрясли Рим.

Властители мира, которые привыкли к тому, что перед ними все трепещут, почувствовали, что и им есть чего бояться. Когда прошел слух, что Спартак направляется в Рим, даже гордые патриции испытали чувство страха, и тогда они поняли, что и римлянам свойственно то, что считалось позорным достоянием лишь рабов и угнетенных.

Когда Спартак узнавал о том, что его бойцы предавались грабежам в завоеванных ими городах, он испытывал огорчение и сомнения в том, можно ли изменить человеческую природу? Придет ли то время, когда бывший раб не захочет превращаться в насильника, если некому будет его остановить, в угнетателя, как только приобретет власть, в чревоугодника, если ему выпадет стать хозяином. Но в конце концов его сомнения отступили перед чувствами, которые роднили его с галлом Криксом, германцем Эномаем, с другими его лучшими соратниками и бойцами. В такие минуты он убеждал себя, что его опасения напрасны, хотя случаи насилия настойчиво говорили ему об обратном. Но он считал их единичными примерами, которые не должны подрывать веру в человека.