Алан Савадж - Повелительница львов

Если оставить в стороне наглые притязания этого негодяя Йорка, после смерти Бедфорда, учитывая бездетность короля, Хамфри стал его наследником. Причём единственным наследником, ибо, когда Гонт легитимизировал сыновей Суинфорда, он включил в своё завещание условие, что никто из них не может наследовать престол.

Можно, казалось, было предположить, что этот вопрос окончательно решён и не подлежит пересмотру. Но Гонт был мёртв, мертвы также его сын Генрих IV и внук Генрих V, зато кардинал Бофор жив. За минувшие годы он скопил огромное состояние и теперь слыл богатейшим в стране человеком; ходили даже слухи, будто он не однажды своевременными и щедрыми субсидиями спасал короля от банкротства. Я не в полной мере сознавала значение этого, но не приходилось сомневаться, что кардинал является любимым родственником короля, и в тавернах шёпотом поговаривали, будто Генрих VI вполне может одним росчерком пера ликвидировать условие своего прадеда, запрещающее Бофорам наследовать корону.

Разумеется, это не могло касаться кардинала. Тем временем представления продолжались:

— Эдмунд, граф Сомерсетский.

Он доводился племянником епископу Бофору и, следовательно, кузеном королю. Я. была премного наслышана о его отце Джоне, первом герцоге. Сомерсетском, и его старшем брате, втором герцоге, недавно почившем. Как старший, оставшийся в живых сын первенца, Эдмунд возглавлял Дом Бофоров. Его отец по праву считался победоносным воином, и Эдмунд пытался сравниться с ним, правда безуспешно. Эти попытки дорого обходились Англии, пока на посту губернатора Нормандии его не сменил герцог Йоркский.

Но этот человек, если исключить Бофоров как наследников, был следующим претендентом на трон после Хамфри Глостерского. В то время, однако, когда я его встретила, граф всеми силами стремился получить титул королевского герцога, который имели его отец и старший брат. Но он, несомненно, оставался потенциальным претендентом на трон.

Кто-то может поинтересоваться, почему Хамфри Глостерский не предпринимал никаких шагов, чтобы разрядить взрывоопасную ситуацию. Герцог был главным наследником, и, имей он сына, тот также по праву претендовал бы на корону. Однако, ему так и не удалось обзавестись наследником. Как это неудивительно, он выбирал жён не по богатству или плодовитости, а по красоте. Знаю, говорили, будто и я была выбрана по тем же признакам, но ведь я королевская дочь и если не являюсь сейчас, то, во всяком случае, была матерью. Хамфри же сначала предложил руку и сердце графине Жаклин Эно — вдове брата дяди Шарля и, следовательно, тоже моего дяди Джона, домогаясь, помимо её милости, поместий и немалого богатства. Это весьма огорчило её сеньора, моего старого поклонника герцога Бургундского, и послужило началом долгой ожесточённой вражды, которая закончилась расторжением брака, а заодно и союза Бургундии с Англией. Пока происходили все эти события, у герцога, очевидно, не было времени заниматься продолжением рода.

Устав от раздоров, Хамфри оставил свою голландскую возлюбленную и женился на любовнице, женщине незнатного происхождения по имени Элеанор Кобем. Насколько я понимаю, она была очень хороша собой. Мне не довелось увидеть ни одной из жён герцога, поэтому не могу судить об их красоте, но кончила Элеанор очень плохо. Она стала участницей заговора, направленного против моего дорогого Генри. Сообщники вылепили восковую куклу, точное его изображение, а затем расплавили её в огне, надеясь, что столь же плачевная участь постигнет и живого монарха. В этом случае герцог Хамфри взошёл бы на престол, а Элеанор стала бы королевой.

Какой честолюбивый замысел!

И не менее бессмысленный. Да к тому же он был раскрыт: один из этой братии — примечательно, что его, как и деда моего Генриха, звали Болингброком, — под пытками во всём признался. Его вместе с сообщницей по прозвищу Ведьма Дурной Глаз наказали по всей строгости закона: ведьму сожгли на костре, а колдуна, как принято у англичан, повесили, ещё живого вынули из петли, затем кастрировали, выпотрошили, обезглавили, а тело четвертовали. Третий сообщник, священнослужитель Саделл, умер в тюрьме.

Положение жены королевского герцога избавило Элеанор от столь ужасной участи. Но как кающуюся грешницу её заставили пройти босиком в одной сорочке, с зажжённой свечой в руке по улицам Лондона, после чего приговорили к пожизненному заключению, и весь остаток дней несчастную узницу переводили из замка в замок.

Все эти события произошли за три года до моего замужества и, естественно, отнюдь не способствовали смягчению вспыльчивого нрава Хамфри. Ему пришлось наблюдать со стороны, как унижали и бесчестили его возлюбленную жену; он даже пальцем не мог пошевелить для её защиты, ибо — и не без основания — опасался, что подобное же обвинение будет предъявлено и ему самому.

Краткое описание наиболее влиятельных вельмож, которыми я не по своей воле оказалась окружена, даёт некоторое представление о мрачной картине, которую представлял собой английский двор того времени. Но меня ничуть не волновали честолюбивые притязания и горести окружающих. Все мои помыслы были устремлены к королю, моему повелителю и супругу. В нём я видела воплощение своих честолюбивых замыслов и не сомневалась в нашем совместном возвышении на пути к славе, верила, что нас объединит любовь и общие родительские чувства.

Не хочу говорить о том, что сбылось из всего этого, но, по крайней мере, я знаменита.

Я наивно предполагала, что начавшееся ещё в прошлом году в Туре преображение принцессы Маргариты Анжуйской в английскую королеву в тот момент, как я соединилась со своим мужем, завершилось. Мне предстоял ещё долгий путь.

Прежде всего должна была состояться официальная свадебная церемония. Её назначили на 23 апреля, то есть по прошествии девяти дней после моей первой встречи с королём. На протяжении этого времени я видела его светлость всего один раз, да и то мимоходом; второй раз я встретилась с ним намеренно, о чём сейчас и поведаю.

Хотя я сгорала от нетерпения стать наконец признанной супругой величайшего, как неустанно повторяли мне окружающие, короля во всём христианском мире, задержка огорчала меня отнюдь не так сильно, как можно было бы предположить. Прежде всего я не прочь была оправиться от утомительного морского путешествия и перенесённой ветряной оспы. Кроме того, я полагала, что придворные швеи за это время сумеют сшить для меня ещё более роскошное платье, чем то, в котором я появлялась в Нанси или в соборе Парижской Богоматери. А ещё мне хотелось оценить своё положение и составить более определённое мнение о муже и обществе, в котором суждено было вращаться до конца дней.