Алан Савадж - Повелительница львов

Между тем в стране воцарился столь глубокий покой и мир, что недавняя война казалась лишь кошмарным сном. Дело в том, что простой народ и не знал, Что будет военное столкновение, даже битва, пока всё не окончилось, а после того, как всё окончилось, люди с облесением увидели, что почти ничего не изменилось. Йорк снова, как и в прошедшие дни, был регентом и снова внедрял в стране законопослушание. Буршье, вновь ставший канцлером, по-прежнему помогал и всячески содействовал своему кузену. Генрих — снова парализован. Так что же изменилось? Только то, что погиб Сомерсет, а я должна признать, что Эдмунд был почти так же непопулярен в палате общин, как и я.

Все занимались своими собственными делами. В начале лета Эдмунд Тюдор женился на Маргарите Бофор, после чего вмешательство Бофора в национальную политику, казалось, должно было прекратиться, но этого не произошло. Эдмунд Сомерсет оставил после себя троих сыновей, и старший из них, которого назвали Генри в честь его дяди, великого кардинала, воспользовался первой же возможностью, чтобы посетить Херфорд, где король пребывал в таком же бесчувственном состоянии, что и год назад.

Я обратила внимание на этого юношу ещё во время моей коронации. Он был, как я уже писала, моложе меня, и в первые годы моего замужества я часто играла с ним в доме его отца. Теперь он стал взрослым мужчиной. Естественно, я часто видела его в последние годы, но, увлечённая его отцом, вероятно, обращала на него недостаточно внимания.

Теперь передо мной предстал молодой человек, пожалуй, ещё более красивый, чем его отец. О его способностях я не имела в то время ни малейшего представления, но готова была не проявлять излишней требовательности. Говоря о способностях и прежде всего имея в виду талант политического деятеля и солдата, я всегда помнила, что он, в сущности, является моим пасынком и единоутробным братом будущего короля Англии.

Преждевременная смерть отца, естественно, вызывала у Генри Бофора глубокую скорбь и гнев; он признался мне, что мечтает только о мести. Я заверила юношу, что разделяю его чувства, но очень важно не совершать никаких опрометчивых поступков. Он встал передо мной на колени и, вложив свои руки в мои, поклялся повиноваться мне всегда и во всём. Боюсь, что не в первый и не в последний раз в своей жизни я позволила себе поддаться обаянию красивого лица и медоточивых слов.

Однако знакомство с другом, который его сопровождал, немедленно насторожило меня. Это был молодой Клиффорд; как и Генри Бофор, он потерял своего отца в битве при Сент-Олбансе. Я никогда не сомневалась в решимости Клиффорда отомстить за отца, а стало быть, и в его верности, но его безудержная горячность настораживала: вряд ли он сможет сдержать свою клятву терпеливо повиноваться моей воле.

Однако какова будет моя воля, в то время я не имела никакого представления. Главной моей заботой оставалась борьба за выживание, причём не только моё собственное, но и короля. В предыдущий раз его болезнь тянулась более года, а такой срок казался мне нестерпимо долгим. К моей большой радости и смятению лордов, через месяц к Генриху вернулись умственные способности. Я была уже наготове с бумагой и пером, но Йорк, хоть и медленно, всё же учился отстаивать свои интересы. Один из соглядатаев, несомненно, уведомил его, что по некоторым признакам можно ожидать скорого выздоровления короля, и прежде чем я смогла вложить в руку мужа перо, нас уже посетил регент.

— Ваша сладчайшая светлость, — сказал этот негодяй, становясь на колени, — вам ли, с вашей красотой, заниматься государственными делами. Нет никакой необходимости в письменных декларациях или декретах. Парламент готов радостно приветствовать своего короля, и я приехал именно для того, чтобы сопровождать его. Когда Генрих сядет перед парламентариями, ему достаточно будет изъявить свои желания, как они тут же исполнятся.

Я готова была топнуть ногой, но держалась спокойно.

— Фу, что вы предлагаете, милорд герцог? — запротестовала я. — Его светлость болел целый месяц и только что оставил постель. В его состоянии такая поездка крайне опасна.

Увы, уже не в первый раз мой муж пренебрёг моими желаниями и интересами.

— Но я совершенно здоров, милая Мег, — запротестовал он. — И хочу возвратиться в Вестминстер и обратиться с речью к своему парламенту. — Была ли на свете другая такая несчастливица, как я?!

— Однако, — сказал Йорк, — если ваша светлость предпочитает остаться здесь...

Я оказалась в трудном положении, ибо не имела никакого представления, что может случиться с Генрихом в моё отсутствие. При всём этом у меня не было ни малейшей возможности его защитить; если Йорк и вынашивает против него какие-нибудь гнусные замыслы, то ещё более гнусные его планы касаются меня. Я предпочла остаться в Херфорде. Генри Бофор обещал мне как можно скорее, задолго до того как приедут люди Йорка, привезти известия обо всём происходящем.

Но Йорк снова мог позволить себе действовать в пределах строгой законности. Я совершенно не учла, какое влияние он способен оказать на Генриха, оставшись с ним вдвоём. Я узнала, что в своём обращении к парламенту король выразил полное доверие регенту, с чьим именем он связывает имена графа Солсбери и его прославившегося сына — графа Уорика.

Получив подобные публичные заверения, Йорк позволил себе проявить великодушие и удовлетворить просьбу Генриха о присвоении молодому Джону де ла Полу, сыну и наследнику моего дорогого Суффолка, титула графа Суффолкского и передаче ему всех отцовских земель. Элис пришла в восторг, и, по-видимому, с этого времени семья де ла Пол начала отдаляться от Ланкастерского Дома, сближаясь с Домом Йоркским.

И они оказались не единственными отступниками. К моему смятению, Уэнлок уведомил меня, что по личным причинам вынужден оставить службу. Я ничуть не сомневалась, что он тоже стал перебежчиком, решившим сменить цвет розы.

Здесь я должна прерваться и объяснить, почему война, которая, хотя никто этого и не подозревал, началась сражением под Сент-Олбансом, впоследствии стала называться войной Алой и Белой Розы. Существует множество объяснений, порою весьма причудливых; рассказывают, например, о споре, который однажды разгорелся между герцогами Йоркским и Сомерсетским во время гуляния в вестминстерских садах. Сомерсет заявил, что всегда будет верен ланкастерской Алой Розе, разумеется, подразумевая меня, а Йорк протянул руку к ближайшему кусту, сорвал белую розу и в свою очередь пообещал хранить верность Йоркской Белой Розе.

Это лишь красивая легенда, хотя, несомненно, какой-нибудь будущий виршеплёт и попытается выдать её за реальный факт. Абсурдность этой версии совершенно очевидна. Милорды Йорк и Сомерсет никогда не имели привычки разгуливать вместе, как две томимые любовью девицы, по вестминстерским садам, а кроме того, единственной разновидностью розы, которую разрешали выращивать вокруг Вестминстерского дворца, была моя любимая, с кроваво-алыми цветами. Не было в то время и никакой Йоркской белой розы.