Тарас Рыбас - Красный снег

— Шабе пеш аз катл… — прошептал застывшими губами Фатех.

За дверью послышалось:

— Уезжайте, я обойдусь без вас!

— Дело ваше, господин Кукса… Я служу. Начальство приказов не дает, так я по своим приказам действую. Лесной склад будто собирались сжечь на Косом шурфе…

— Кто вам сказал? Ничего не знаю и знать не желаю!

— Дело ваше…

Опять наступило молчание. Фатех боялся пошевелиться. Он теперь понимал, что могло бы с ним случиться, если бы шахтерам открылась вся правда.

— Можете не беспокоиться, я ничего не скажу про склад, про взрывчатку и все остальное… Расстанемся, значит? Ну, бог вам судия. Перса я приколю, не успеет проговориться. Греха тут мало. А Вишнякова, может, и грех!..

Фатех не слышал, что ответил Фофа, соскочил с ящиков и выскользнул за дверь. Куда идти, он не знал.

— Шабе пеш аз катл… — повторил он, закрывая лицо от частого снега.

Увидев перед собой дом со светящимся окном, Фатех остановился. Холодный ветер обжигал, рвал одежду, снег слепил глаза. Хорошо бы обогреться. Нет, лучше забраться в пустой сарай. Перемахнув через ограду, он оказался возле конюшни с широким входом. Нащупав задвижку, открыл дверь, решив спрятаться в яслях. Испуганно затопала и шарахнулась в сторону лошадь. Фатех замер. Потом, осторожно ощупав ясли, залез в них и прикрылся сеном. Терпкий запах сухой травы успокоил. «Идоман хаёт», — подумал он, что значило по-русски: жизнь продолжается… Подогнув коленки, он старался отогреть ноги и, может быть, уснуть. Но вскоре почувствовал, что не сможет: в конюшне холодно и сыро. Он уже готовился выбраться из своего убежища, как вдруг услышал — кто-то заскрипел дверью и вошел в конюшню. В темноте мелькнул огонек. Лошадь тихо заржала. Хозяин!

— Возьми фонарь, — послышался голос.

Фатех перестал дышать, узнав голос урядника.

— Выводи серого, — сказал урядник. — Скоро придет Катерина, она повезет.

Женщина всхлипнула.

— Не реви! — зло прошипел урядник, отходя от яслей. — Не навсегда уезжаем. Катерина присмотрит за домом… Оставаться нам нельзя.

— Сказал бы раньше…

— Не один день на узлах сидим. Выводи, чего стоишь!

Снизу потянуло холодом — дверь в конюшню открылась. И тут же послышался другой женский голос:

— Зря всех домашних за собой тянешь. По казармам с семьями не ездят.

— Зачем по казармам? Перебудем у наших в Калитве. Здесь им оставаться тоже невесело. Шахтеры — народ темный, гляди, за меня мстить станут. Петька Сутолов судить грозился.

— Знаю, что грозился. Не знала бы, не стала вывозить тебя, черта. Насолил всем — плата должна быть. Поворачивайся живей, укатим, пока метель не унялась.

— Погоди минутку, сказать мне тебе кое-что надо… К Фофе не ходи — продаст.

— Зря беспокоишься: Фофа раньше тебя догадался выехать.

— Не может быть! Я с ним недавно, как с тобой…

— Видно, подстегнул его кто-то, как батожком.

— Сволочь.

— Не сволочи, может, еще встренетесь, обниматься будете.

— Все, Катерина, завязал я дружбу в этой стороне.

— Слава богу, ум проклюнулся. Но с кем же тебе дружбу водить, как не с ними? Запрягли тебя, Семен, и будут погонять до той минуты, когда ноги отвалишь.

— Ты тоже меня не любишь?

— Чего мне тебе говорить про любовь? Сам знаешь, какая у меня к тебе любовь. Собакой ходил по поселку — стыдно было в родстве сознаться… Давай пошевеливайся, в дороге еще намилуемся.

Они как будто отдалились. Фатех разогнул застывшие ноги.

— Кто тут? — сразу же вскричал урядник.

— Крыса, должно быть.

— Чего-то уж больно шумно…

— Кота бы пустил, ловчей тебя бы справился.

Свет фонаря стал сильнее.

— Не дури, Семен, — громко сказала Катерина, — тебе со страху и домовые привидятся. Ехать пора!

Фатех стиснул зубы, стараясь унять дрожь. В ушах шумело, как будто в конюшню ворвалась и закружилась метель.

— Идем, говорю, — опять позвала Катерина, — некогда с тобой крыс ловить!

Огонь нырнул вниз. А потом удалился.

В степи было пустынно и одиноко. Ни звука, только шум шагов и шорох снега, приглушенный свист ветра и скрип ремней на сырцовых чунях.

Подбадривая себя, Фатех замурлыкал песню. Но песня застыла в пересохшем горле, словно и ей неуютно и страшно показалось в суровой заснеженной степи.

Впереди показалась темная полоса. Он остановился, соображая, что бы это могло быть. Полоса то появлялась, то исчезала, напоминая ровно поставленный частокол. Над ней низко нависала мгла всполошенных ветром снегов. Вблизи выросли два терновых куста. Фатех пошел к ним. Сделав шагов двадцать, он увидел, что стоит возле леса, ныряющего в глубокую балку.

— Ля иль лога… — прошептал молитву Фатех: вблизи Казаринки не было леса, он забрел неизвестно куда.

Прислонившись к корявому дубу, закрыл глаза от усталости и страха перед наступающей снежно-мутной, холодной ночью. Раньше Фатех думал, что только неверные плутают, не зная, куда им идти. Но вера может оказаться бессильной и для него, почитающего аллаха. Может быть, сила ее гаснет в отдалении от земли пророка?

Ему припомнились слова председателя Совета Вишнякова: «Вера — глупа, сама не думает и другим запрещает думать. Если она тебя преследует на юге, поезжай на север. От глупости надо бегать, иначе она тебя навеки приласкает».

Он суров. Ему не надо думать о ласке. Все дороги ему известны…

На опушке, у подлеска, снег оказался глубже. Фатех еле шел, иногда проваливаясь до пояса. Все вокруг стало серо-синим, разукрашенным малиновыми кругами, мелькающими перед глазами. Он боялся этих ярких кругов и старался отогнать их воспоминаниями. В какие-то мгновения это ему удавалось. К удивлению, он слышал голоса шахтеров:

— Подбей стойку, магомет твою душу! Стойку выпрямь!..

— Чего замеряешь? Все равно никто ничего не заплатит!..

— Уголек на боевые корабли пойдет — буржуев на море добивать!..

— На добытое всегда собственник найдется!..

— Собственник, говорят, теперь один — народ!..

— А мне какая печаль? Мое дело — руби…

— Правительство новое действует от народа!..

— «Коза» летит! Пошуми немцам — «коза» летит, как бы не посшибала!..

— Эге-ей! Поберегись, ферштейны!..

— Пора бы им домой. Почему не уезжают? На наш кусок зарятся!..

— Много от тебя получишь…

— Вишняков тоже сволочь, юлит перед ними, как сучка!..

— А чем они тебе кашу испортили?

— Всякого иноземца надо взашей!..

На смену шахте пришел казенный, из красного кирпича, дом Трофима Земного, сам Трофим, длиннобородый, в грязной спецовке, пахнущей шпалами, и его дочь Стеша, чернобровая красавица, похожая на Гулчахру. Трофим подбивает каблуки на старых сапогах, а Стеша сидит за шитвом и поет незнакомую песню: