Тарас Рыбас - Красный снег

Вишняков сделал еще один шаг и увидел, как поднимаются огромные глаза на исхудавшем восковом лице. Сухой их взгляд вдруг потеплел. Легонько закусив губы, она сама, без помощи, села, отклонившись на подушку.

— Уморился, Архип?.. — проговорила она, сдерживая кашель.

В левом уголке рта появилась кровь. Дрожащей рукой она вытерла ее, смущенно глядя на Вишнякова:

— Откашляла что-то в груди… ты не обращай… рассказывай, как было… Стеш-ша говорит, не поймешь… бах-бах — и вся музыка… — Она улыбнулась глазами, на шее вздрогнула и замерла смешливая жилочка.

Вишняков стоял в отдалении, боясь, что упадет перед ней на колени и тогда она поймет, как страшно ему стало, когда он увидел ее.

— Повоевали немного, — проговорил он медленно. — Отбили атаку, теперь люди пошли в шахту…

Она пристально приглядывалась к нему. Вишняков провел ладонью по лбу, вспомнив, что там была царапина.

— Кого-то пули находили, а я, видишь, за ветку зацепился.

— Подойди, я вытру.

Вишняков приблизился к ней, слыша шорох вздохов за спиной. Притронулись ее пальцы. Они были холодны. Вишняков закрыл глаза, не желая верить в этот холод.

— Терен колючий… — сказала она, гладя его волосы.

И теперь, когда она была близко, он слышал, как глухо гудит ее голос, сопровождаемый хряпами в груди.

— Ты помолчи чуток, — взял он ее за руку, — я расскажу и про терен, а про снега… — Он отвел глаза в сторону, заметил Миху, прячущего голову за плечо Арины, — и про Миху Паргина расскажу. Очень значительно он понял задачи революции.

Она слабо повела рукой, — не так, видимо, рассказывал Архип.

Разве придумаешь, что сказать, когда на виду у всех людей помирает любимый человек? Люди это видят. И он видит. Только надо так сделать, чтобы до конца не дрогнуть. Стеша вот стоит рядом белее мела. Арина сжала губы и неотрывно глядит на них. Паргин опустил голову. А еще кто-то плачет… Кто это плачет? Врагу в кашу его слезы!

— Новый год сегодня, Катя! — сказал он, пожимая ее руку. — Так я и думал, что сидеть мы будем в новогоднюю ночь рядом. Сбылось это, сбудется и все остальное!

Она остановила его:

— Выведи меня на улицу…

— Не надо, тетя Катя, — попросила Стеша.

Катерина уже тянулась к Архипу руками и шептала, сдерживая сухой кашель:

— Выведи… не слушай их… на небо взгляну…

Вишняков взял ее на руки. Исхудала — нечего нести. Жизнь держалась одним желанием побыть немного рядом и что-то еще увидеть вместе. На большее сил не хватит.

— Месяц молодой… Теперь неси обратно… положишь меня, Архип, и поцелуешь…

— Кровинушка моя… да что ж ты…

— Неси, неси…

Он бережно положил ее на кровать и прикоснулся губами к ее губам.

— Все… — вздохнула она и успокоенно посмотрела на него.

Потом глаза устало закрылись. Она затихла.

— Батюшку надо, — послышалось за спиной,

— Нишкни!

Вишняков держал ее руку и знал, что уже приближается конец. Он только не мог подняться, чтоб объявить об этом людям. Зачем говорить? Они сами увидят. Ничего говорить не надо. Рука неподвижная и холодная. Сложить надо на груди. Вишняков сделал это и теперь только поднялся. Его собственное тело стало чужим и тяжелым. И губы были не своими, — что-то пытался сказать, но не услышал своего голоса. Зачем говорить? Они и так понимают. Обвел всех тяжелым, невидящим взглядом. Подошел к кадке и плеснул на лицо водой. Затем, будто вспомнив о чем-то, вернулся к кровати и укрыл Катерину платком.

Сознание не приняло мысль об утрате: он укрыл так, как укрывал бы живую, подоткнув платок под бока. Отступил на шаг, потом поправил подушку. Зажав рот руками, Стеша со страхом следила за ним. Арина сказала:

— Царство ей небесное за все муки, принятые от супостатов…

Вишняков, вскинув голову, посмотрел на нее, и теперь только ему стало ясно, что ничему уже не будет возврата.

— Что говоришь? — спросил он, пятясь к двери.

— Отмучилась свое, — вздохнул Паргин.

Вишняков дико взглянул на него.

— Топтал ее ногами на допросах есаул…

Вишняков вздрогнул, закрыл глаза. Сквозь темные пальцы потекли слезы. Плакал он беззвучно, наверное, впервые в жизни так горько и открыто. Никто не решался подать голос и помешать плачу. Никто не остановил его, когда он вышел из дома и побрел неизвестно куда по улице. Шахтеры знали, как тяжело бывает человеку в горе, знали, что перед этим горем отступает все другое, пока душа не отойдет сама по себе.

Белой, почти одинакового цвета со снегом, была голова.

Он говорил над могилами погибших в бою — вместе с ними хоронили Катерину:

— Стоим мы на земле, политой кровью революционеров. От нее будет идти сила нам и нашим детям. А тех, кто забудет об этом, ничего радостного не ждет…

Был вечер. После похорон шахтеры уходили на смену. В серых сумерках курился и светил на заснеженных скатах жаровыми проталинами террикон. Кроваво стекали вниз отсветы его огня. Было в них и что-то печальное, и вечное, с чем никогда не расстается шахта, было и обнадеживающее для тех, кто плутает в степи дотемна и ищет короткой дороги к жилью.