Тарас Рыбас - Красный снег

— Здоров, друг!

Военнопленные окружили:

— Буд здрав!

— Вива русиш болшевик!

— Вива Ленин!

Вишняков поднял руку, прося тишины.

— Товарищи, кто может сказать, что не сладка была наша вольная, свободная жизнь? Быстро мы к ней привыкли, как завсегда быстро привыкает человек к чему-то хорошему. Но нам хорошо — другим плохо. У буржуя печенку заломило от досады. Бросил он казаков в бой. Мы их побили. И опять заживем, как жили. Да здравствует завоеванная свобода!

— Да здравствуе-ет!

— Никто не дрогнул перед лютым врагом. Сражались, не жалея жизни. Многие положили свои головы. Сердце заходится от печали. Навек запомним их геройскую жизнь… Жизнь их отдана за народ! Слава героям боев за Советскую Казаринку!

Он говорил еще, выкрикивая в толпу:

— Слава нашей пролетарской дружбе!

— Да здравствует союз людей труда!

— Смерть мировому капиталу!

— Слава Ленину — вождю рабочих мира!

Всем было попятно, о чем он говорит, потому что никакие другие слова не могли так точно передать чувства собравшихся людей. Тело ломит от усталости, в голове туманится от радости, и цель всей жизни заключена в трех словах: «Смерть мировому капиталу!» Вишняков повернулся к военнопленным. Они тоже немало испытали.

— Работать будем вместе! — поднял он скрепленные над головой руки.

— Братци!

— Фивер! Орос батья!

— Брудер!..

У Вишнякова загорелись глаза от разноголосицы, воспроизводящей всего одно слово: братья. Ему очень хотелось верить, что так будет всегда, что гром этих голосов прокатится и дальше, по всей России, через фронты, все еще держащиеся на Западе, через путаницу колючей проволоки, окопы и города, придавленные мраком четырехлетней войны. Ему сдавило горло от волнения. Не надо показывать иностранным людям свою слабость. Пускай думают, что никаких слабостей у русского большевика быть не может. Авось им станет легче одолевать свои слабости. Дорога-то у них к дому дальняя. А дома тоже положено будет держаться покрепче. Не одни только товарищи их ждут, а и кровные враги.

Вишняков обрадовался подошедшему Лиликову, — заговорив с ним о шахте, можно скрыть волнение.

— Смену назначишь немедля! Войну откатили на время, пора делами заниматься… Лес есть, можно выработки перекрепить…

Лиликов удивленно поглядел на Вишнякова: ему не верилось, чтоб человек так быстро мог уйти в мыслях от боя.

Еще больше он удивился, когда Алимов, услышав о шахте, молча побрел к шахтному уклону, увлекая за собой стоявших рядом шахтеров.

— Новый год ведь… — пробормотал Лиликов, пытаясь урезонить Вишнякова.

И, вдруг смутившись, тоже пошел за Алимовым.

На прежнем месте стояла Алена, сердито распоряжаясь пропуском людей к уклону:

— Пушки бросай! У меня тут другая война! Воду надо качать, вода прибывает!.. Не напирай, не то тресну! Я те не есаул, я тебе такую маму покажу, что прошлогодние зеленя приснятся!..

— О-о, гуте нахт, Алена!

— Вот это и я понимаю — война!

— С Новым годом, Алена!..

Лиликов попытался ее обнять. Она сердито оттолкнула его и неожиданно заплакала.

— Носят вас черти… Одна в шахте, как покинутая… Г-гады проклятые!

Все проходили мимо, ласково притрагивались к ее плечу.

— Не плачь, я тебе сахарок припасенный принес, — сказал Петров, подступив к ней поближе.

— Уйди!

— Сладости редкой кусочек!

— Я тебе так подслащу — дорогу в кабак забудешь!

Она повернулась заплаканным лицом, вытирая слезы.

— Чего уставились! Невидаль какая! Здорово вы мне нужны! Паргин где? Найди Франца — насос надо включить, вода в шахте прибывает. Поворачивайся живей!

На лице ее не осталось и следа волнения, как будто ничего этого не было. О недавнем бое напоминали только сваленные у ног Алены винтовки. Вишнякову не удается вырваться к Катерине. Встревоженный, он стоит в ожидании известий от Сутолова. Наконец прибыл посыльный.

— К тебе вопрос, — обратился он к Вишнякову, — оставаться на месте или двигать дальше и занимать Ново-Петровку?

— Не к спеху, идти без разведки — можно людей погубить, — ответил Вишняков.

— Сутолов говорит — казаки должны покинуть Ново-Петровку.

— А он видал, как они уходили? — рассердился Вишняков. — Нет моего приказа на наступление! Горку стесали, а за горкой — гора, для нее наших не хватит!

— Зря робеешь, Архип, мы бы их живо подломили…

Сутолова слова! Он сейчас попер бы и на Новочеркасск, не только на Ново-Петровку. Небось ему представляются пути, усеянные побежденными полками и дивизиями, плененный Каледин и вместе с ним десятка три генералов.

— Охолонь, — тише сказал Вишняков, — и Сутолову передай — дальнейшими военными действиями будет командовать Пономарев с его штабом. А свое мы совершили, как и подобает революционным шахтерам, не посрамили нашего знамени!

— Ново-Петровку можно взять и без Пономарева…

— А что Пономарев, не наш? Жирный кусок ото рта отымет? Гляди, говори, да не заговаривайся! — пригрозил Вишняков.

Сутолова надо повидать. Лихость его может выйти боком. Под Казаринкой только начался бой, а настоящий бой еще впереди. Его должна вести армия, а не артели шахтеров, только что вышедшие из забоев.

Ноги застыли на морозе, он пошел в штейгерский дом, чтобы погреться и подумать, как быть дальше. Многие люди отправились в шахту. Сутолов пусть остается у Косого шурфа. Туда подошел бронепоезд. Если Черенков получит подкрепление, день-два казаки постоят, наступать не будут. За это время можно решить, как продолжать оборону. Если война началась, она в один день не кончится. Останется и для шахтеров, и для красногвардейских отрядов Пономарева, и для отрядов московских и петроградских рабочих, которые прибыли в Харьков и направлялись в Донбасс. Обе армии, что готовились к большому сражению, состояли из крестьян и рабочих. В одной и другой — солдаты. Генералы и белые офицеры ожесточили своих солдат, они пойдут в самые кровавые бои, чтоб только выплеснуть слепую ненависть. Соединенные в полки и дивизии, они — не крестьяне и рабочие, а солдаты, подчиняющиеся приказам. Эти солдаты пойдут против истинных рабочих и крестьян, как против своих врагов. Сколько этот поход будет продолжаться — неизвестно.

Нужна своя армия, свои полки и дивизии и свои уставные приказы. Вишняков знал силу приказа. Царя он ненавидел, офицеров тоже, а на фронте подчинялся их приказаниям. Есть в армейских приказах что-то такое, без чего люди в шинелях существовать не могут. Нельзя обсуждать, кому первому идти в атаку или в разведку, а кому последнему, — в очередь за смертью не ходят. Нельзя удержать солдата в залитом водой окопе, если не будет на сей счет приказа. Приказ держит. А если он исходит от любимого командира, держит и того больше. Если же за ним станет справедливость и правда, не найдется в армии ни одного, кто бы посмел нарушить и не выполнить приказ. Власть должна быть не только доступной, но и строгой.