Тарас Рыбас - Красный снег

От приступа гнева у него посинело лицо и налились кровью глаза. Надежда смотрела на него спокойно, зная, что ничто не может его остановить и все будет дальше, как придумает его безумная голова. Ей казалось, что стоит она не в доме, а в темной, загаженной кадке, где тесно и зловонно, как в аду. А перед ней не человек, а дьявол. Ему все равно, жить или помирать. Его всего облепило гадостью, и он не может понимать жизни.

В хату вошел казак в башлыке — Курсков. Черенков метнулся к нему:

— Ну что? Сколько потеряно? Говори!

— Все будто потеряно…

— Врешь! — Он схватил его за отвороты шинели.

Курсков с ненавистью глядел на есаула.

Натолкнувшись на этот взгляд, Черенков отступил и устало пошел к столу.

«Теперь, — продолжала думать Надежда, — он пожелает отдохнуть, ляжет, а потом позовет меня к себе… Куда же это судьба повернула? Не могла пощадить, вывести в чистое поле, где и снег белый, и звезды ясные, и освежающе пахнет морозом. То Филя дрожал тут и плакал, толкая себя кулаком в лицо. Теперь этот…» Все равно от шахтеров не уйти и не победить их. Они придут, возьмут ее за косы и потянут на расстрел, как есаульскую любовницу. Вот так неожиданно устроилась ее судьба…

-. Давай выступать! — внезапно вскочил и закричал Черенков. — Пойдем на хутора, соберем новый отряд! Местью смоем казачью кровь!..

Курсков промолчал и, резко повернувшись, выскочил за дверь. Надежда испуганно посмотрела ему вслед — недобро он уходил из дома.

— Чего молчишь?

— Мне выступать некуда, — сказала Надежда, решив, что она тоже должна немедленно уйти от есаула.

— А что ж ты, тут останешься?

— Домой, в Чернухино, вернусь.

— Тогда и я с тобой… — вдруг обмяк Черенков.

Надежда не ожидала этой слабости. Она растерянно следила за тем, как он шел к кровати, тяжело передвигая ногами, как снимал сапоги, по-домашнему покряхтывая.

— Выйди скажи казакам, пускай без меня идут на хутора, — говорил он, разматывая портянки. — Я туда позже приду… потом, когда высплюсь…

Он не был пьян. Можно было бы подумать, что к нему пришла кротость обо всем забывшего человека, если бы не дрожали руки и не водил он головой, как бык на бойне, почуявший чужую кровь и свою кончину. Все лицо покрылось мелкими морщинами, старчески сощурилось.

— Как же ты будешь спать, если шахтеры рядом? — попыталась образумить его Надежда.

— Нич-чего, ничего…

В горле заклокотало. Закрыв лицо руками, он упал на бок и заплакал. «Вот тебе и радости, — продолжала изумляться Надежда, — тот ли это вояка, что носился целый день на коне как бешеный?»

— Людям что передать? — спросила она, опасливо поглядывая на дверь: кажется, ударил по ней кто-то.

— Моя неудача, — гудел он в кулаки, прижатые к лицу. — Не трус я… видит бог, не трус… мне жисть своя ни во что… Сколько легло казаков… Дон не простит!..

Надежда попятилась к двери. Теперь ей послышалось, будто во дворе поднялся шум: или казаки требовали появления есаула, или к Ново-Петровке подступали шахтеры. Она выскользнула в сени; дернула за дверь, но дверь оказалась закрытой снаружи. Из щелей потянуло дымом и гарью. Надежда вскочила в хату.

— Горим! — толкнула она лежащего Черенкова. — Горим! Хата горит! — закричала она истошным голосом и теперь увидела, что пламя осветило окно, а дым густо пополз из сеней и стелился понизу сизоватыми полосами.

— Караул… Спасите!.. — вскричала Надежда, заметавшись по хате.

Черенков поднялся. Увидев огонь, он подскочил к окну, высадил раму, в лицо ему ударило жаром, густо повалил дым, а со двора послышались голоса:

— По окнам бей!

— Ложи его, борова, пускай смалится!

Черенков отпрянул от окна, узнав своих. Дым заполнил хату. Где-то рядом хрипела Надежда: «Спас-сите-е!..»

Пламя ворвалось в оконный проем и отогнало Черепкова к стене. Почувствовав смертную тоску, он бросился к двери. И там лицо его опалило огнем. В ужасе попятился, закрываясь руками от огня.

Это было его последним движением. Дальше он уже только чувствовал, как падает, слышал какой-то треск и судорожно прижимал к груди обожженные руки. Последним осознанным чувством была невыносимая боль в глазах. Он заплакал, беспомощно ожидая избавления от нее. Но боль усиливалась, и кажется, не слезы, а глаза покатились по обожженным щекам.

Возле двора стояли несколько всадников до тех пор, пока не рухнула крыша горящего дома.

Крыша упала, поднимая к небу столбы искр. Один из всадников, рыжебородый казак, сняв мохнатую папаху, перекрестился, то же сделали другие. Далее, ни слова не говоря друг другу, они поскакали по улице Ново-Петровки, догоняя своих, ушедших на полчаса раньше.

Горела хата косоротого Родиона.

Он стоял с бабой в отдалении, жалел хату и не знал, что в огне ее сгорели живые души. Все ж было и облегчение: казаки оставили Ново-Петровку, на Косом шурфе и в Сапетине прекратилась стрельба, никого не убило из своих, одна только хата сгорела…

До самой ночи продолжали подходить к Казаринке группы шахтеров. Зажженные факелы освещали их потемневшие и осунувшиеся за день лица. Огонь факелов кроваво-красно сверкал на оледенелых ветках деревьев и заставлял думать не о минувшем жестоком бое, а о нарядности и покое этой ночи. Прояснилось небо, выплыл рог белого месяца, разворошенная снарядами терриконная гора светилась огоньками, как огромная елка, украшенная для всего поселка и для всей неоглядной степи. Ночь ведь была новогодней…

— К этому времени ты и надеялся попасть в Казаринку! — бросил Вишняков подведенному Фатехом Попову.

— Ты меня не стреляй, — затараторил Попов, — у меня мысль такая, что незачем нашему брату казаку в дальнейшем с шахтерней воевать.

Вишняков замахнулся на него кулаком. Уж очень жалко ему было погибших товарищей.

— Оно, конечно, по мордам я схлопотал…

— Уйди от греха!..

Вишняков заговорил с казаком не потому, что хотел с ним поспорить, показать свое превосходство или выместить на нем злость на белоказаков, причинивших столько невосполнимого урона шахтерам. Он страдал от понесенных утрат и в этом страдании не находил себе места. Держало его на улице, возле шахтеров, то, что было пережито вместе. Хотелось поскорее увидеть Катерину, привезенную в дом Паргиных. Все же он продолжал оставаться среди людей, не зная, что сделать прежде.

Фатех оттолкнул усатого казака — подалее от людей.

Вишняков заметил приближающегося Яноша.

— Дьёзни! — поднял руку, приветствуя, Янош.

— Одолели гада! — обнял его Вишняков, не понимая восклицания Яноша, но догадываясь, что говорит он о победе.

— Витам! — послышался за спиной голос Кодинского.

Вишняков повернулся к нему. Голова поляка была перебинтована. В руке он крепко зажал ремень винтовки.