Дмитрий Дмитриев - Русский американец

-- И я жалею, сударь.

-- Ты жалеешь, Ванька?.. Что-то плохо верится, ты труслив, как баба!

-- Помилуйте, сударь, кто же не побоится нечистой силы.

-- Я первый не побоялся бы проникнуть в мезонин и все выяснить. Только жаль, времени у меня мало осталось; надо спешить, а то как раз мы с тобой, Ванька, очутимся на даровой квартире. Этого не должно быть! Свобода дорога всякому человеку, а мне -- в особенности. Своей свободой я обязан тебе, а потому награждаю тебя. Возьми эту вольную, -- сказал Федор Иванович, вручая Кудряшу бумагу. -- Теперь ты можешь со мной не ездить. Впрочем, оставаться тебе в Москве рискованно: ведь тебя, как моего сообщника, арестуют и посадят в острог.

-- Я от вас не отстану; куда вы, туда и я. А за вольную покорнейше вас благодарю. Только мне ее не надо; я родился вашим крепостным и умру крепостным, -- с чувством проговорил Кудряш, низко поклонившись Тольскому.

Лихая тройка была подана. Вместо кучера Тимошки, который находился в тюрьме, лошадьми управлял Игнат, тоже здоровенный парень.

Тольский сел с Кудряшом в крытый возок и выехал со двора. Тотчас же тройка понеслась по безмолвным, пустынным улицам погруженной в сон Москвы.

Было еще совсем темно, когда Тольский подъехал к Тверской заставе. Вышел заспанный караульный и спросил, кто едет.

-- Господин статский советник Иван Григорьевич Наумов, -- ответил Кудряш, приотворяя дверку возка.

Ответ вполне удовлетворил часового, и он поднял шлагбаум, не спросив даже, куда отправляется "господин статский советник" и есть ли у него подорожная.

Выехав за заставу, возок помчался по Петербургской дороге.

-- Смею спросить, сударь, куда мы едем? -- спросил у Тольского Кудряш, которому наскучило молча сидеть в возке.

-- В Питер.

-- Как в Питер? -- удивился Кудряш.

-- Ну да, в Питер. Чему дивуешься?

-- Да как же, помилуйте?.. Уж больно чудно. Ведь в Питере вас могут арестовать...

-- Меня будут искать в Москве и ее окрестностях, а до Питера сыщики не скоро доберутся.

-- В Питере, сударь, есть свои сыщики, они не уступят московским.

-- Я еду на день, на два... не больше... Там мне надо кое-кого повидать... попросить, чтобы замолвили за меня словечко кому нужно... Теперь ты понимаешь, зачем я еду в Питер?

-- Так точно, сударь... Теперь понимаю.

-- Расчухал, и ладно. А теперь сиди смирно и молчи, я спать буду. -- Проговорив эти слова, Тольский плотнее закутался в свою медвежью шубу, и скоро в возке раздался его богатырский храп.

Миновала ночь, забрезжил рассвет серого зимнего дня, а возок с Тольским все мчался дальше и дальше от Москвы.

Между тем искусство врачей и хороший уход помогли молодому Намекину: он стал быстро поправляться.

Дерзкий поступок Тольского по отношению к Насте, разумеется, скрыли от него, боясь расстроить.

Настя, успокоившись и оправившись от печального события, случившегося с ней, в сопровождении своей няньки отправилась навестить своего выздоравливавшего жениха. Она, как и раньше, была почти уверена, что генерал Намекин станет запрещать своему сыну жениться на ней, и очень скоро в этом окончательно убедилась.

Алеша Намекин встретил свою возлюбленную с распростертыми объятиями и засыпал вопросами о том, почему она так давно не была у него. На самом деле Настя не была у своего жениха всего дней пять-шесть, не больше, но для влюбленного Алеши это показалось чуть ли не вечностью.

-- Ну что же ты, милая, не говоришь, почему так долго у меня не появлялась? -- спросил он.

-- Я... я была больна, -- тихо ответила молодая девушка.

-- Что же ты не прислала мне сказать о своей болезни?

-- Я не хотела тревожить тебя, Алеша.

-- Но теперь, Настя, ты здорова?

-- Да, да, милый...

-- Тогда отчего ты такая печальная? Ведь теперь нам надо радоваться, а печаль прочь. Как только поправлюсь, будем готовиться к свадьбе, я сегодня же поговорю об этом с отцом... Не волнуйся, милая, отказа мне не будет...

-- А мне думается, твой отец останется по-прежнему при своем убеждении, что я тебе -- не пара.

-- А я говорю, что отец теперь согласится; ты нравишься ему, он хвалил тебя, называл милой и воспитанной девушкой.

-- И все же едва ли отец разрешит тебе на мне жениться, -- возразила девушка жениху.

И она не ошиблась: когда в тот же день Намекин заговорил с отцом о своем желании жениться на Насте, старый генерал ответил:

-- Ты вынуждаешь меня повторять то, что я уже недавно говорил: майорскую дочь я никогда не назову своей невесткой и никогда не введу ее в свой дом... Я сознаю, что мои слова покажутся тебе резкими, даже жестокими, но ты сам заставил сказать их.

-- Батюшка, что вы говорите, что говорите?.. -- В голосе молодого Намекина было слышно чуть не отчаяние. -- Ведь этими словами вы причиняете мне боль.

-- Что делать!.. Еще раз повторяю: ты сам этого хотел.

-- Вы... вы безжалостны ко мне, батюшка; вы хотите разрушить мое счастье. Никого я не смогу так полюбить, как люблю Настю... И я женюсь на ней во что бы то ни стало, -- твердо произнес молодой Намекин.

-- Алексей, ты еще не совсем поправился, я могу расстроить тебя. Поэтому отложим наш разговор до другого раза.

-- Зачем же?.. Уж если начали, то давайте, батюшка, продолжать.

Алеша, возражая отцу, сильно разволновался: лихорадочный румянец выступил на его исхудалых щеках.

Михаил Семенович заметил это и, зная, что всякое волнение может тяжело повлиять на здоровье сына, прервал неприятный разговор и вышел из комнаты, оставшись верным своим убеждениям, не позволявшим ему соглашаться на женитьбу сына на майорской дочери.

На другой день генерал стал собираться в свою подмосковную усадьбу.

-- Как так, неужели вы уедете? -- узнав о намерении отца, спросила у него Марья Михайловна.

-- Да, уеду, и сегодня же... Ты, наверное, тоже поедешь?

-- Как, папа, разве нам возможно обоим ехать? Ведь Алеша не совсем еще поправился.

-- Поправится и без нас... Впрочем, ты можешь остаться до полного выздоровления Алексея, а я сегодня же уезжаю... Делать здесь мне больше нечего...

-- Но как же, милый папа? Ваш отъезд может огорчить Алешу.

-- Будь покойна, он нисколько не огорчится, если я уеду... Ему без меня будет удобнее ворковать с майорской дочкой.

-- Папа, вы что-то имеете против Насти. Напрасно это!.. Она -- милая, хорошая девушка, и нрав у нее прекрасный.

-- Так, так, и ты, Марья, успела нахвататься здесь московского духа и смеешь возражать мне!

-- Я никогда не осмелюсь возражать вам, дорогой папа, я только говорю о душевных качествах Насти.

-- "Душевные качества"... А почем ты знаешь ее душевные качества?.. Что, ты ей в душу заглядывала разве? -- крикнул старик Намекин. Он не любил и не допускал никаких возражений, особенно со стороны дочери, которая всегда и во всем с ним соглашалась. -- Ты поедешь со мной или нет?