Дмитрий Дмитриев - Русский американец

-- О нем. Чай, помнишь, какие истории из-за этого офицера происходили между нашим барином и барыней?

-- Ну как не помнить! Печальное было время. Наш барин сильно ревновал свою жену к этому офицеру...

-- И не напрасно, как говорят, ревновал-то...

-- Кто знает. Лучше, Василий, поговорим о том, как же нам теперь быть?.. Надо ли писать барину, что в мезонине пребывает его супруга, или не надо? -- обратился дворецкий за советом к своему приятелю.

-- Подождать надо, -- ответил Василий.

-- Я и сам полагаю, что надо подождать -- все разузнать повернее и поточнее и уже тогда обратиться к барину с письменным извещением.

-- Ты, кажется, все еще сомневаешься, что наша барыня живет в мезонине?

-- И буду сомневаться, доколе не увижу барыню вот так, как теперь вижу тебя, прямо у нее, в мезонине. Сперва разузнаю, как она туда попала и зачем со своей прислужницей жильцов наших пугала, словно нечистая сила появляясь в доме в полночный час. Еще больше, Василий, я не понимаю того, что же барыня пьет-ест, кто и из чего ей готовит кушанья, где достают провизию?

-- Были бы деньги, всего достать можно.

-- Знаю, что на деньги все можно купить... Только вот странно, как мы с тобой за пять лет не видали и не слыхали, что в мезонине живут люди. Ведь не надевала же наша барыня на себя шапку-невидимку и не прилетала в мезонин на ковре-самолете, -- задумчиво проговорил Иван Иванович.

Долго еще старики-приятели беседовали между собой о столь загадочном событии.

Между тем в мезонине дома Смельцова в ту же ночь происходил такой разговор между молодой, красивой, но очень исхудалой женщиной и ее прислужницей.

-- Барыня, голубушка, вы бы легли, ну что вы себя томите, -- участливо проговорила служанка. -- Уж которую ночь вы не спите.

-- И ты со мной не спишь, Луша...

-- Я -- что... Я днем возьму свое, отосплюсь... Обо мне не заботьтесь. Я и недосплю -- мне ничего не поделается, а вот вы, бедная моя барыня-страдалица...

-- А жалеешь меня ты, Луша?

-- Да кого же мне и жалеть, как не вас, благодетельница моя?

-- Ах, Луша, Луша... Я мучаюсь, и ты со мной тоже мучаешься... и ты ведешь жизнь затворническую. А ведь ты молода, пожалуй, и тебе жить хочется, как живут твои подруги.

-- Вы все обо мне говорите, милая барыня, а о себе ни слова.

-- Что мне говорить о себе... Моя жизнь разбита, искалечена... Я жду смерти и рада буду ей... Смерть положит предел моей несчастной жизни!.. -- И молодая женщина печально поникла головой.

В комнате воцарилось молчание. Тихо-тихо стало, только и слышно было тиканье больших часов да тяжелые вздохи молодой женщины, полулежавшей с закрытыми глазами в кресле.

-- Который час? -- прерывая молчание, спросила она у прислужницы.

-- Шестой в начале.

-- Утро, а еще совершенно темно.

-- Пора зимняя, рассветает поздно... А вот придет весна, и рано станет рассветать... Весна-красна -- пора радостная!

-- Да, да, Луша, придет и весна-красна, только не для нас с тобой... Для нас в жизни одна осень мрачная, неприглядная, мучительная. Сидим мы здесь безвыходно, во мраке, потому что большую часть дня окна нашей тюрьмы завешаны... Днем мы спим, а ночью людей пугаем... Так и время у нас проходит.

-- Не по своей охоте, барыня, мы это делаем.

-- Ах, Луша, как я испугалась крика того дворового старика, который подсмотрел за нами! Он, наверное, принял меня за привидение.

-- А я, милая барыня, думаю, Иван Иванович узнал нас...

-- Ты его знаешь? Кажется, их было двое...

-- Двое, другого старика Василием звать. Он у барина выездным служил. Что Иван, что Василий -- оба старики хорошие, степенные...

-- Наши тюремщики, -- с горькой улыбкой произнесла молодая женщина.

-- Какие они тюремщики? Они и не знают, что мы здесь уже не один год в неволе томимся, и наверняка принимают нас за нечистую силу. А все Фекла, старая ведьма... Это она нас с вами пожаловала в привидения, ее выдумки...

-- Ты напрасно ругаешь Феклу, ведь не по своей воле она держит нас здесь под замком: приказано ей, ну и исполняет...

-- Не заступайтесь за нее, милая барыня. Как была она ведьмой, так ею и останется! Жильцов вздумала пугать, никому житья не дает, и меня подговорила к тому же...

-- И я тоже должна была изображать из себя привидение...

-- А вы, сударыня, зачем слушались?

-- Надо было так, Луша, надо. Не спрашивай... Я не могу объяснить... Одно только, Луша, скажу: если бы я захотела, никакие запоры меня не удержали бы здесь. И с Феклой я сумела бы сладить.

-- Так зачем же вы себя морите в неволе?

-- Говорю тебе, так надо... Довольно о том... Мне отдохнуть надо... Я устала... Проводи меня в спальню, -- слабым голосом промолвила молодая женщина, Надежда Васильевна, жена проживавшего за границей богатого барина Смельцова.

XVI

Дворецкий Иван Иванович и сторож Василий не ошиблись, приняв женщину в черном одеянии за свою барыню, а ее служанку -- за Лукерью, дворовую девушку.

Молодая и красивая Надежда Васильевна уже около пяти лет вела какую-то загадочную жизнь в доме, принадлежавшем ее мужу. Из ее разговора с дворовой было видно, что она вынуждена сидеть под замком, поскольку ее стережет и никуда не выпускает какая-то старуха Фекла.

Что же заставило Надежду Васильевну пойти на такую жизнь?

Вышла она замуж семнадцати лет за богатого и знатного Смельцова не по любви и привязанности. Смельцову давно перевалило за пятьдесят, когда он женился на Надежде Васильевне; притом он был некрасив, обладал резким и вспыльчивым характером, следовательно, о любви тут не могло быть и речи. Отец Надежды Васильевны, мелкопоместный помещик Грушин, запутался в делах, влез в долги. Его усадьба, состоящая всего из двадцати крестьянских дворов, находилась межа в межу с богатой подмосковной усадьбой Смельцова. Однако, несмотря на такое близкое соседство, богач Смельцов лишь тогда заметил бедняка Грушина, когда к тому вернулась из московского института дочь Надя, в полном смысле красавица.

Смельцов был слабоват до прекрасного пола и, несмотря на свои пятьдесят лет, с юношеским пылом увлекался каждым хорошеньким личиком. Редкая красота соседской дочери так поразила его, что он поехал сам к Грушину и посватал за себя Надю.

Бедняга Грушин, усадьба которого была назначена за неплатеж долга к продаже, несказанно обрадовался богатому и знатному жениху, обещавшему поправить его дела, и, конечно, дал свое согласие на этот брак. Однако красавица Надя категорически отказалась выходить замуж за Смельцова. Тогда Грушин сказал ей:

-- Что же, Надя... пожалуй, не выходи, только знай: дня через три-четыре мы нищими будем... Из усадьбы кредиторы нас выгонят, именьишко наше продадут, и мне, и твоей матери на старости лет придется Христовым именем отыскивать себе пропитание.

Это заставило Надю пожертвовать собой и согласиться на предложение Викентия Михайловича.