Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

Между тем Марина плакала.

— Боже мой! — сказала она, — итак, все то справедливо, что говорили мне в Кракове!

Ксения, держась за няню, дрожала всем телом. Лжедимитрий был вне себя. Кровь в нем воспылала, краска выступила на лице, и глаза засверкали.

— Прочь отсюда! — воскликнул он, обратясь к Калерии.

— Иду! — сказала она тихо, горько улыбнувшись. — Иду и увижусь с тобою в день судный! Ты уже предан анафеме; вскоре грянет гром проклятия — ты увидишь меня пред вратами ада!.. — Калерия вышла, и Лжедимитрий стоял, как окаменелый.

— Государь! Умоляю тебя, отврати от себя гнев Божий и проклятия человеков, — сказала Марина. — Не преследуй более несчастной сироты, добродетельной Ксении!

— Отпусти меня в монастырь, — сказала Ксения. — Я прощаю тебе все зло и буду молиться за тебя и за супругу твою.

— Кончено! Согласен! Выбери себе обитель, завтра же отправлю тебя.

— Да исполнится воля твоя святая, Господи! — примолвила няня, перекрестясь.

— Не угодно ли, чтоб я проводил вас до дворца, государыня? — ^ сказал Лжедимитрий Марине. В безмолвии вышли они из терема и оставили Ксению и няню в изумлении и радости.

— Молись, дитятко, молись и благодари Бога, что он избавил тебя от козней демона! — Ксения бросилась на колени перед образами, а няня стала класть земные поклоны.

Лжедимитрий, введя Марину в ее комнаты, поцеловал у нее руку и сказал:

— Ты имеешь право быть недовольною. Но забудем все и простим друг другу… Я исполнил все, чего ты желала.

— Но эта Калерия, эта несчастная! — воскликнула Марина. — Страшные клятвы ее раздаются в ушах моих…

— Я не так виновен, как она говорит. Она погибла в борьбе со мною… Она угрожала мне ножом!

— Но ты, государь, разве не презрел любви ее, разве не изменил?

— Заблуждение юности, обман страстей, — возразил Лжедимитрий. — Но кончим это. Завтра не будет в Москве Ксении, и ты должна быть спокойна. Я велю отвезти ее во Владимирский монастырь вместе с ее нянею.

— Я уверена, что пребывание в Москве Ксении и твои частые посещения не укрылись от народа. Димитрий, помысли о себе! На тебя все ропщут и негодуют. Даже вернейшие друзья твои охладевают. Иезуиты недовольны, что ты, вопреки обещанию, не приводишь к папизму твоего народа. Польские послы негодуют на тебя за гордость твою, за принятие нового титула цесаря, которого они не могут признать, и грозят разрывом с Польшею, упрекая тебя в неблагодарности к Польскому королю, удивляясь, что ты до сих пор не платишь долгу и не отдаешь обещанных Польше областей. Польские паны недовольны, что призваны ко двору твоему для одного веселия, а не к должностям, как ты обещал им. Отец мой гневается, что не получил полной уплаты издержек на вооружение и до сих пор не вступил во владение обещанными ему и мне княжествами. Польские воины говорят, что полученная ими награда не соответствует их заслугам. Русские бояре оскорбляются предпочтением, оказываемым тобою полякам, и твой народ в отчаянии от своевольства буйного польского юношества. Все недовольны тобою, все ожидали от тебя более, нежели получили, а ты между тем предаешься забавам — и ничего не делаешь. По долгу жены я обязана высказать тебе истину, которая доходит до ушей моих. Прошу тебя, умоляю, займись делами, кончи все твои расчеты, отправь лишних людей из Москвы и царствуй, а не забавляйся царским достоянием. Я женщина, но, если б я самодержавствовала, тогда бы увидел мир, что может сделать воля венценосца России!

— Тебя напрасно смущают, друг мой, — отвечал царь. — Если б я имел полсвета и вдесятеро более власти, то и тогда не мог бы удовлетворить всем желаниям этой жадной толпы. Но я покажу миру, кто я таков! Лишь только выпровожу гостей моих из Москвы, соберу войско и пойду на неверных. Провозглашу крестовый поход и устремлюсь на разрушение грозного колосса, угрожающего христианству. Изгоню татар из Крыма, возьму Царь-град и заложу новую империю. Тогда займусь просвещением России… Увидишь, Марина, что я сделаю! Ты будешь восточною императрицей… Мы все уже обдумали с Басмановым. Пусть только выедут мои польские гости.

— Но ради Бога, старайся приобресть любовь своего народа. Без этого ты не сделаешь ничего великого.

— Народ любит меня. Между боярами у меня много верных слуг. Разве ты не видишь, как я благодетельствую им? Не верь, Марина, злым толкам!

— Дай Бог, чтоб все это была правда! — сказала Марина.

Лжедимитрий простился с женою и пошел на свою половину.

Лжедимитрий не мог заснуть. Ночь была тихая, звезды ярко светили на небе; все покоилось вокруг, а царь расхаживал по комнате в глубокой думе. Воспоминания о событиях его жизни, как отдаленные звуки, раздавались в ушах его, смущали его и порождали мрачные предчувствия. Слова Калерии пали на его сердце. Будущая жизнь, мучение ада, суд страшный представлялись его воображению в ужасных образах. Лжедимитрий разбудил Басманова, спавшего в другой комнате.

— Друг мой, — сказал Лжедимитрий. — Ты знаешь схимника Вассиана, который гостит теперь в Чудовом монастыре? Поди немедленно к нему и приведи его ко мне.

— В эту пору! — возразил Басманов.

— Для душевного, равно как для телесного недуга, нет положенной поры. Мне нужен врач духовный. Я хочу побеседовать с Вассианом: его почитают святым… — Царь, сказав это, не ожидал ответа и возвратился в свою комнату.

Басманов поспешил одеться и лишь только хотел выйти, царь снова позвал его к себе.

— Нет, не ходи к Вассиану, — сказал он, — я знаю наперед, что он станет мне говорить. У этих отшельников и святителей все одно и то же на языке…

— Государь! Правда одна и неизменна! Кого ни спросишь об ней в одном деле, все добрые отвечают одинаково.

— Я хотел молиться, но ум мой так встревожен, душа так омрачена и уныла, что не могу собрать мыслей. Ты знаешь, что не должно приступать к молитве в рассеянности. Поди лучше приведи ко мне патера Савицкого и вели, чтоб он принес с собою свою «Большую книгу».

Басманов вышел, а Лжедимитрий лег на постель, закутав голову, и старался заснуть, но сон бежал от глаз его.

Чрез час возвратился Басманов с патером Савицким и, оставив его в коридоре, вошел потихоньку в комнату царя. Думая, что он спит, Басманов хотел возвратиться, но Лжедимитрий быстро встал с постели и спросил:

— Здесь ли Савицкий?

— Здесь.

— Пошли его ко мне, а сам останься в своей комнате. Патер Савицкий вошел в почивальню, держа под мышкою большую книгу в черном кожаном переплете. Он поклонился царю и ожидал его повелений.

— Настоящее наводит на меня грусть, — сказал Лжедимитрий. — Пойдем, патер Савицкий, и заглянем в будущее.

Сказав сие, Лжедимитрий вышел с патером из спальни в темную комнату, а оттуда по малой крутой лестнице взошел в верхнюю светлицу. Она возвышалась над кровлею и имела четыре круглые окна, обращенные на все четыре страны света. Об этой светлице носились в Москве страшные слухи. Говорили, что царь здесь чародействует с своими латинами. На столах и вокруг стен стояли сферы и несколько оптических и астрономических орудий. На стене висели карты, изображающие созвездия. На одной большой карте начертаны были известные тогда планеты с их путями. Посреди комнаты стояла большая черная доска на ножках. Лжедимитрий сел на стуле, а Савицкий начал приготовляться к работе. Поставил песочные часы, вытер черную доску губкой, после того устремил взоры на небо и стал делать вычисления, заглядывая часто в свою большую книгу. Поработав около получаса, патер Савицкий сказал: